![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
byddha_krishna1958
Михаил Леонидович АНЧАРОВ
28 марта 1923 года - 11 июля 1990 года
http://ancharov.lib.ru/biografia.htm
http://community.livejournal.com/chtoby_pomnili/397190.html
Михаил Анчаров известен российским читателям прежде всего как прекрасный поэт, стоящий у истоков движения авторской песни. Многим памятны его работы на телевидении, - в частности, популярный телесериал "День за днем". Однако надо помнить и о том, что Михаил Анчаров был одним из крупнейших прозаиков своего времени. В этот однотомник писателя вошел его французский роман "Самшитовый лес", а также повести "Этот синий апрель…" и "Золотой дождь". Эти произведения дают наиболее полное представление о ярком и самобытном прозаическом наследии М. Анчарова. 
А еще Анчаров был писателем - фантастом, одна из его самых известных работ в этом жанре - повесть "Сода-Солнце".
http://ancharov.lib.ru/texts-music.htm
http://lit.lib.ru/editors/a/ancharow_m_l/text_0010.shtml
Анчаров был удивительным живописцем - убедитесь сами -
http://ancharov.lib.ru/PICTURE/galereya.htm
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2010-02-28 12:54 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 12:55 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 12:56 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 12:56 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 12:58 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 01:06 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 01:32 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 01:35 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 01:37 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 01:42 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 01:46 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 01:47 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 01:53 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 01:58 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 02:02 pm (UTC)РУСАЛОЧКА
Мне сказала вчера русалочка:
"Я - твоя. Хоть в огонь столкни!"
Вздрогнул я. Ну да разве мало чем
Можно девушку полонить?
Пьяным взглядом повел - и кончено:
Колдовство и гипноз лица.
Но ведь сердце не заколочено,
Но ведь страсть-то - о двух концах.
Вдруг увидел, что в сеть не я поймал,
А что сетью, без дальних слов,
Жизнь нелепую, косолапую
За удачею понесло.
Тихий вечер сочтет покойников.
Будет схватка в глухом бреду.
Я пробьюсь и приду спокойненько,
Даже вздоха не переведу.
Будет счастье звенеть бокалами,
Будет литься вино рекой,
Будет радость в груди покалывать,
Будет всем на душе легко.
Будут, яро звеня стаканами,
Орденастые до бровей,
Капитаны тосты отчеканивать
О дурной моей голове.
Старый Грин, что мечтой прокуренной
Тьмы порвать не сумел края,
Нам за то, что набедокурили,
Шлет привет, что любовь моя
На душе в боковом кармане
Неразменным лежит рублем...
Я спешу, я ужасно занят,
Не мешайте мне - я влюблен!
no subject
Date: 2010-02-28 02:03 pm (UTC)no subject
Date: 2010-02-28 02:03 pm (UTC)* * *
Я сижу, боюсь пошевелиться...
На мою несмятую кровать
Вдохновенья радужная птица
Опустилась крошки поклевать.
Не грусти, подруга, обо мне ты.
Видишь, там, в космической пыли
До Луны, до голубой планеты
От Земли уходят корабли.
Надо мной сиреневые зори,
Подо мной планеты чудеса.
Звездный ветер в ледяном просторе
Надувает счастья паруса.
Я сижу, боюсь пошевелиться...
День и ночь смешались пополам.
Ночь уносит сказки-небылицы
К золотым московским куполам.
no subject
Date: 2010-02-28 02:04 pm (UTC)ПЕСНЯ ОБ ИСТИНЕ
Ох, дым папирос!
Ох, дым папирос!
Ты старую тайну
С собою принес:
О домике том,
Где когда-то я жил,
О дворике том,
Где спят гаражи.
Ты, дым папирос,
Надо мной не кружи.
Ты старою песенкой
Не ворожи.
Поэт - это физик,
Который один
Знает, что сердце -
У всех господин.
Не верю, что истина -
В дальних краях,
Не верю, что истина -
Дальний маяк.
Дальний маяк -
Это ближний маяк,
Но мы его ищем
В дальних краях.
Прислушайся: истина
Рядом живет.
Прислушайся: истина
Рядом поет.
Рядом живет,
Рядом поет
И ждет все, когда же
Откроют ее.
Ведь если не истина -
Кто же тогда
Целует спящих детей
Иногда?
Ведь если не истина -
Кто же тогда
Плакать поэтам
Велит иногда?
no subject
Date: 2010-02-28 02:05 pm (UTC)* * *
(Из книги "Теория Невероятности")
...Пусть звездные вопли стихают вдали,
Друзья, наплевать нам на это!
Летит вкруг Земли в метеорной пыли
Веселое сердце поэта.
Друзья мои, пейте земное вино!
Не плачьте, друзья, не скорбите.
Я к вам постучусь в ночное окно,
К земной возвращаясь орбите.
Лев Аннинский
Date: 2010-02-28 02:06 pm (UTC)все стена, стена...
Михаил Анчаров
Его смерть, неслышно затерявшаяся в треске нашей перестройки, странно контрастирует не только с громкой известностью его в оттепельные шестидесятые годы, – тихая кончина Анчарова странно контрастирует со всенародно оплаканным уходом других бардов эпохи, словно дождавшихся такого часа, чтобы потеря ударила побольнее. Смерть Визбора трамплином подбросила всеобщий к нему интерес, на волне этого интереса студенческий менестрель, певец горных лыж и синих гор стал (и заслуженно) одним из классиков жанра. Я уже не говорю о Высоцком, которого смерть из полуподпольных певцов перевела в национальные герои (и тоже заслуженно, потому что незаслуженно события такого масштаба не случаются).
В этом соотнесении тишина вокруг имени Анчарова и странна, и незаслуженна. Все шестидесятые годы в гонке на магнитофонной дорожке он шел абсолютно вровень с Галичем, Окуджавой, Городницким, Матвеевой, Якушевой. Без Анчарова этот круг совершенно непредставим; он занимал в нем свое, особое, уникальное место. Перекликаясь, пересекаясь с другими. Но – не совпадая ни с кем: ни в стиле, ни в тематике, ни в манере петь, ни в типе артистического поведения.
Высоцкий иногда пел его песни. Анчаров в автобиографии вспоминает об этом мимоходом, не давая воли эмоциям (“это отдельный разговор”).За подчеркнутой сдержанностью можно предположить тень досады. Можно сообразить и причину ее. Конечно, Высоцкому незачем было петь чужие песни в качестве своих, и он этого никогда не делал, но то, что широкая аудитория могла принимать анчаровские песни за песни Высоцкого, – факт более, чем вероятный. Точно так же, как эта аудитория приписывала песни Городницкого Визбору, певшему их с несравненным шармом. Никто не находил ничего особенного в таких заменах – в шестидесятые годы барды составляли единый круг, и лишь позднейшая атрибуция потребовала точного авторского размежевания. Досада Анчарова – позднейшая, она относится скорее к ситуации восьмидесятых годов, несколько забывших эти песни, чем конкретно к Высоцкому, с которым Анчаров не раз встречался, когда тот начинал, – в ранние шестидесятые годы.
Встречался и с Визбором. Я был свидетелем одной из таких встреч. В типично московскую квартиру (кажется, это состязание бардов устроил у себя телекомментатор Любовцев) набилось человек тридцать. Домашнее угощение не предусматривалось; каждый принес то, что счел нужным. Не лишенный юмора хозяин устроил из принесенного выставку: поставил шеренгой дюжину бутылок коньяка, а на пробку последней водрузил маленький мандаринчик – единственную закуску. Я описываю этот врезавшийся мне в память натюрморт, потому что он кажется мне характерным для эпохи 60-х годов, с ее “кухонными сидениями”: это не было пиршество, не потому, что нечего было купить к столу (как раз тогда – было); но собрались не за тем; даже и бутылки, боюсь, были не все выпиты, хотя сидение, начавшееся поздно, было расчитано на всю ночь. Всю ночь я не выдержал, но первую половину состязания прослушал.
Лев Аннинский
Date: 2010-02-28 02:07 pm (UTC)А контраст фигур был поразительно ярок. Контраст манеры петь. Контраст всего. Живой, рыжий, светящийся, весь какой-то “пушистый” Визбор и Анчаров – сдержанный, приторможенный, корректный, как бы застегнутый на все пуговицы. Не помню, как он был одет, но ощущение такое, словно он в протокольном черном костюме.
Он был не просто красавец. Он был, если можно так выразиться, концертный красавец: правильные черты лица, гладко зачесанные блестящие черные волосы, спокойная прямая осанка; фрак “просился” к его фигуре, человек с такой внешностью был бы хорош и как дипломат на приеме, и как иллюзионист на арене, и как... резидент в “стане врага”.
Может быть, неслучайно биографическая “легенда” (сопровождающая всякого стоящего барда) упорно приписывала Анчарову нечто таинственное, секретное. Насколько Визбор был “распахнут”, а Высоцкий даже “вывернут” наизнанку (а Окуджава вежливо “приоткрыт”) – настолько Анчаров казался “закрытым” наглухо. Легенда шла за каждым из них, иногда считаясь, а иногда и не считаясь с фактами; то, что Окуджава был “грустный солдат” как-то еще вязалось с его судьбой, но солдатом-фронтовиком слыл никогда не воевавший Визбор (впрочем, еще больше он слыл спортсменом, лихим горнолыжником, что было ближе к истине). Высоцкий тоже казался спортсменом (альпинистом), что еще могло иметь реальную основу, но то, что он был в сознании народа – зеком, лагерником, – это уже чистейший образ. Так образ в данном случае больше говорил, чем эмпирика!
Биография Анчарова малоизвестна. В его изложении это практически “библиография”: пел то-то, писал то-то. Песни, рассказы, романы. А до того что было? “Прежде, чем избрать своим делом литературу, я перепробовал множество разных занятий. Я был бардом, художником, сценаристом и даже писал либретто для опер...” Естественно, что к списку этих чисто артистических дел молва должна была добавлять нечто более ощутимое. И она добавляла – “подвиги разведчика”.
С обликом Анчарова эта легенда удивительно совпадала, потому и держалась. Корректность и сдержанность отличали у него не просто манеру поведения, но весь артистический облик – то, что составляет у поэта “ауру души”. Это был образ человека потаенного, безукоризненного, и как бы несколько “нездешнего”. Пришелец. Что-то странное было не только в его песнях, но в самой манере петь.
Лев Аннинский
Date: 2010-02-28 02:08 pm (UTC)Предвещено – у Анчарова. “Мужики, ищите Аэлиту!” Что-то марсианское, звездное, сдвинутое. Притягательность сомнамбулического “прохожего”, идущего сквозь нашу жизнь неведомым путем. Из загадочной тени в загадочную тень. Из тумана в туман. “Звук шагов, шагов да белый туман...”
Не “бЕлый” – “белЫй”... Даже странное ударение кажется у Анчарова необходимым. Сдвинут язык. Может сказать: “Мы в пахаре чтим целину, в воине – страх врагам”, – и лучше не вкапываться в логику фразы, ибо смысл – в содвижении символов. И цыгана (вернее, “цЫгана”) с городской окраины зовут у Анчарова женским именем “Маша”, и это тоже в стиле: мир увиден со странной точки, потаенно очарованным сознанием.
И – увиден. Описан. Предстает в реальных очертаниях, в деталях, в драматичных человеческих судьбах. В истории того же “цЫгана”, подломившего ларек в голодную военную пору. В истории безногого инвалида, одиноко стучащего костылями по обледенелым московским улицам сорок шестого года. В истории крутого шоферюги, таранящего трехосным МАЗом непролазные наши дороги. Послевоенная Россия во всей ее скудости, щедрости, злобе, великодушии, дури, доверчивости встает из песен Анчарова. И здесь он неспроста перекликается с поэтами своего круга. С Галичем, Высоцким. И жанр тут общий; уже и Визбора под конец все больше привлекала эта форма – подробный “балладный” рассказ, исчерпывающий и эпизод, и судьбу человека. Не лирический “мазок” – прямая захлестывающая исповедь.
Горизонт Анчарова, очерчивающий реальную землю, замкнут судьбами как бы противоположного плана. Как бы “людьми неба”. Тут реальность – там “иллюзион”. Тут ледяной ветер городской окраины , там – прозрачные эмпиреи и “воздух искусства”. Тут шоферюга да инвалид, там – органист на концерте, циркач на арене и наконец – главный любимец 60-х – король интеллектуалов: физик.
Лев Аннинский
Date: 2010-02-28 02:08 pm (UTC)Ключ указан самим Анчаровым: Александр Грин. Алые паруса посреди серой окраинной Благуши. Уплыть, уйти! Благуша была холодная и темная, “текстильная, воровская, пацанская”. А Грин был – теплый, южный. Анчаров слушал, как воют в подворотнях благушинские собаки, и писал музыку на гриновские стихи о ветрах и кораблях. Про это рассказали вдове Грина – в предвоенные годы она еще жила где-то в таганских переулках. Анчарова повезли. Вместе с гитарой. Старушка заплакала, когда двенадцатилетний пацан спел ей: “Южный Крест нам сияет вдали”. Он вернулся на Благушу, потрясенный ее слезами.
Южный Крест сияет в стихах и песнях Анчарова. Всю жизнь. Романтический Грин зеленеет, синеет, сверкает. Романтический мир – отсветами, отблесками, отзвуками. Залпами цветов, криками лебедей, морозной пылью троек, летящих к звездам, серебристым смехом, сверканием сабель, салютами, взлетающими над раскаленными руинами, над пеной морей, над дорогами, по которым бродят поэты и безбожники, мушкетеры и сорванцы. Романтический узор, светящийся в стихах Анчарова, иногда придает им экзотичность, что-то пряное и непременно нездешнее. Золотится, серебрится, зеленеет, синеет, рыжеет, сверкает и слепит всеми цветами радуги... Кроме алого. Этот цвет, самый “гриновский”, самый точный, – неспроста укрыт у Анчарова. Может быть, из щепетильности – не цитировать учителя в лоб. Но скорее из подсознательного (или сознательного) ощущения, что истина впрямую не видна. Главный цвет спрятан, преломлен, раздроблен – в золотистых, серебристых, пестрых оттенках-осколках; он искажен, обречен; он в этом мире сломлен.
Лев Аннинский
Date: 2010-02-28 02:09 pm (UTC)Предвоенные зарницы полыхают в стихах безумными отсветами. Анчаров – из того поколения “меченых”, которому судьба начертала умереть за Мировую Революцию, и они еще были счастливы, когда начали умирать. Огнем – обошла война Анчарова, не прибила его лирику к земле, не пригнула к окопу, как лирику Слуцкого, Межирова, Самойлова, она не сделала из него грустного солдата, как из героя Окуджавы. Тут вариант, близкий скорее к коржавинскому (или к судьбе Юрия Трифонова): человек воюющего поколения стечением обстоятельств сдвинут к следующему поколению: к невоюющим. К неповрежденным мечтателям. Мечту он продолжает носить в сердце, и оно обугливается.
Мирная литературная судьба у Анчарова прикрыла эти горящие угли. Он стал профессиональным писателем, выпустил несколько книг прозы. Мне приходилось писать о них, “но это другой разговор”. Могу только сказать, что благополучие его писательской судьбы проблематично. Хотя успех был. Было даже такое, что по анчаровскому сценарию поставили телепередачу, и она понравилась Л.И.Брежневу. Это очень острый момент в писательской судьбе, и не вдруг поймешь, счастливый ли. “Поэт в России больше, чем поэт”, – одному приходится оправдываться, как это он шел против власти, другому – как это он власти понравился.
Лев Аннинский
Date: 2010-02-28 02:10 pm (UTC)К сведению будущих историков песни. Анчаров действительно написал в 60-е годы несколько текстов, ставших “классикой”. “Зерцало вод”, “Село Миксуница”, “Тополиная метель”, “МАЗ”, “Аэлита”... Но “Богомазы” написаны еще в 50-е. “Девушка, эй, постой!”, “Песня о психе”, “Кап-кап” – это все 1957 год. А “Русалочка”, “Царевны”, “В германской дальней стороне”, а пленительное “Солнечным утром в тени” – это 40-е, это большею частью 1943 год! Пелось же – два, три десятка лет спустя – как только что рожденное. Будет ли петься дальше? Что? Кем? Кто знает, что останется истории, а что будущим поколениям? Что будут изучать, а что – петь?
Может, вот это, тихое, горькое, глубоко созвучное мне у Анчарова, самое любимое его:
Звук шагов, шагов
Да белый туман.
На работу люди спешат, спешат.
Общий звук шагов -
Будто общий шаг,
Будто лодка проходит
По камышам.
В тех шагах, шагах -
И твои шаги,
В тех шагах, шагах -
И моя печаль.
Между нами, друг,
Все стена, стена,
Да не та стена,
Что из кирпича.
Ты уходишь, друг,
От меня, меня.
Отзвенела вдруг
Память о ночах.
Где-то в тех ночах
Соловьи звенят,
Где-то в тех ночах
Ручеек зачах.
И не видно лиц -
Все шаги одни.
Все шаги, шаги,
Все обман, обман.
Не моря легли,
А слепые дни,
Не белы снеги,
А седой туман.
Не видно лиц. Отсветы. Не слышно слов. Отзвуки. Отсветы зарев, отзвуки битв. Седой туман. Грусть пронзительная.
Здесь – зенит Михаила Анчарова. Точка схождения его горизонтов. Небо, павшее в землю. Свет, ослепивший до тьмы.
Лев Аннинский
Анчаров
Date: 2010-02-28 02:12 pm (UTC)