Очерки культуры и философии. "Давайте будем жить"

[byddha_krishna1958]

"Природа, мужчина и женщина. Путь освобождения". Продолжение
"Одним из первых шагов к созерцательной любви есть открытие утонченности и достаточности простых прикосновений, которые обычно называются «предварительными». Однако в отношениях, которые не имеют какой-либо цели, кроме самих себя, ничто ничего не предваряет. При этом мы обнаруживаем, как много значит простой взгляд на любимого человека, прикосновение руки, голос. Если не считать, что эти прикосновения к чему-то ведут, и просто позволить им возникать в сфере сознания так, словно они случаются сами по себе, а не по нашей воле, они становятся очень утонченными и насыщенными переживаниями. Когда мы относимся к переживаниям внешнего мира таким образом, они приобретают живость, которую мы обычно ассоциируем только с ощущением своего собственного тела. Таким образом, возникает впечатление, что наши ощущения не ограничиваются телом, а включают также внешний мир.
Именно благодаря практике дзадзэн , или сидячей медитации, которая подразумевает такое же отношение к спонтанно возникающим переживаниям, японские дзэн-буддисты открыли такие искусства, как чайная церемония (тя-но-ю ). В ходе чайной церемонии человек получает утонченное эстетическое удовольствие оттого, что в простейшей обстановке пьет чай с несколькими друзьями. Чайная церемония подразумевает созерцание неожиданной красоты «примитивных» предметов, естественной простоты окружения — необработанных камней в саду, фактуры бумажных ширм и рисунка волокон в деревянных предметах. Очевидно, культивация такого рода восприятия может привести к утонченному снобизму — когда человек делает все это, не переставая любоваться собой; другими словами, когда он не созерцает, а «упражняется» в созерцании. Поэтому влюбленные, приступающие к такого рода отношениям, не должны предполагать, что в искусстве созерцательной любви есть некие стандарты совершенства, которых следует достичь. Не имеет смысла просто сидеть, смотреть друг на друга и сдерживать себя, преодолевая желание упасть друг другу в объятия. Идея в том, чтобы открыть удивительный мир простых прикосновений, а это открытие невозможно сделать насильственно. Поэтому поначалу лучше исследовать эти отношения после полового акта, а не до него.
Однако если влюбленные начинают сближаться постепенно с легких и нежных прикосновений, они создают ситуацию, в которой их органы восприятия становятся очень чуткими. Так, стоит им открыть глубину простых прикосновений, как они обнаруживают, что нежность поцелуя или близость губ приобретают то «электрическое» качество, которое они наблюдали только при первой встрече. Другими словами, они обнаруживают, что на самом деле означает поцелуй, подобно тому как любовь помогает нам понять, какими на самом деле являются люди — в отношениях друг с другом, а не в изо ляции.
Если мы теперь скажем, что из этих простых прикосновений вырастает дальнейшее сближение, может показаться, что все происходит как обычно. Близость превращается в страсть; нам не нужно ни подталкивать себя, ни сдерживать. Однако есть большое различие между двумя людьми, один из которых, проголодавшись, давится едой, тогда как другой спокойно наслаждается ей. Это не означает, что желание нужно подавлять. Желание нужно осознать как неотъемлемую часть взаимодействия организма и его окружения. Подобно тому как движения опытных танцоров происходят согласованно, словно они являются одним и тем же существом, наступает мгновение, когда более интимный сексуальный контакт происходит с удивительной взаимностью. Не следует считать, что мужчина проявляет инициативу, а женщина подчиняется ему, потому что в этой ситуации мужчина-и-женщина действует как одно целое. Кажется, что его «наступление» и ее «реакция» являются частью единого движения.
В один прекрасный момент, о наступлении которого партнеры заранее не думали, они могут, например, начать раздеваться так, словно их руки принадлежат друг другу. В их движениях нет грубости и неловкости. Обнажая наиболее интимные и закулисные аспекты тела, эти движения являются лишь выражением единства за масками социальных ролей. Половые органы обычно скрывают под одеждой, потому что они крайне чувствительны, то есть дают возможность осознать взаимозависимость. Только глаза могут быть столь же чувствительными, и поэтому в ходе обычного общения не принято долго смотреть друг другу в глаза. Попробуйте заглянуть кому-то в глаза, и вы увидите, что человек смутился. Он смутился, потому что почувствовал взаимозависимость, лежащую в основе тех разделяющих ролей, в рамках которых нам едва удается себя удержать. Чувствительные органы тела, кажущиеся нам столь интимными и личными, не относятся к нашему эго. Напротив, с их помощью нам легче всего выйти за пределы эго, поскольку они позволяют нам глубже почувствовать единство с миром, пережить наиболее интимный контакт с тем, кто формально является «другим».
Психическим дополнением телесной и чувственной интимности является сходная открытость к мыслям и чувствам друг друга — форма общения, которая может быть столь же сексуально «насыщенной», как и физический контакт. В присутствии любимого человека возникает чувство, что вы можете высказывать ему свои мысли, каковы бы они ни были, поскольку у вас нет ни малейшей необходимости что-либо скрывать. Возможно, это самый редкий и сложный аспект человеческого общения, поскольку в повседневной жизни спонтанное возникновение мысли скрываются людьми более тщательно, чем что-либо другое. Между людьми, которые лишены чувства юмора и не принимают своих недостатков, такое общение практически невозможно, поскольку в других мы чаще всего критикуем то, что меньше всего осознаем в себе. Поэтому подобное открытое общение составляет важную часть идеальных сексуальных отношений. При этом уровень чувствительности влюбленных настолько повышается, что они понимают друг друга без слов.
Мы говорим, что люди, перед которыми мы в состоянии спонтанно самовыражаться, являются также теми, в присутствии кого мы в полной мере можем быть самими собой. Это подразумевает, что наше подлинное «я» есть не сознательное, а спонтанное начало. Так же, как мы прячем от других свои самые чувствительные органы, потому что они выводят нас за пределы эго, точно так же поток мыслей и чувств — хотя мы и называем его своим внутренним «я» — в значительной мере не зависит от ролевых игр нашего эго. Чем более глубинна эта деятельность, тем меньше она подвержена влиянию эго. Поэтому мышление вслух может быть даже большей сексуальной интимностью, чем обнажение тела.
В созерцательной любви мы не говорим о половом «акте», ведь при этом мы выделили бы его в отдельную категорию, которую Альберт Джей Нок шутя назвал «упражнения на растяжку». Возможно, секс вызывает у нас улыбку еще и потому, что есть что-то смешное в том, чтобы «делать» его целенаправленно и настойчиво — даже если, следуя примеру китайцев, мы назовем половой акт поэтически: «поединок цветов». Не желая задавать правила для этой в высшей степени спонтанной человеческой активности, скажем все же, что лучше всего подходить к ней созерцательно. Ведь если влюбленные оказываются настолько близко друг к другу, что их половые органы соприкасаются, нужно лишь подождать некоторое время без движения, чтобы женщина могла вобрать в себя половой член мужчины без активных действий с его стороны.
Именно при пассивном соития ожидание приносит самые неожиданные результаты. Ведь если нет попыток приблизить оргазм движениями тела, соединенные половые органы становятся каналом интенсивного психического взаимодействия. Когда партнеры не торопят события, а полностью отдаются спонтанному развитию процесса, чувство тождественности с любимым человеком становится очень ярким. Хотя лучше будет сказать, что влюбленные стали одним существом, которое живет своей независимой жизнью. Эта жизнь — можно даже сказать, это Дао — подхватывает их и окунает в поток энергии, который по праву можно назвать космическим, потому что им движет не «я» или не кто-то другой. Хотя мужчина ничего не делает для того, чтобы приблизить или предотвратить оргазм, такое общение может продолжаться в течение часа и даже дольше. За это время женский оргазм может случаться несколько раз с небольшой активной стимуляцией или без нее — в зависимости от того, насколько чувствительна женщина к спонтанному течению процесса.
Со временем оба партнера полностью перестают беспокоиться в том, наступит ли оргазм, и это позволяет им отдаваться любой сексуальной игре, которая возникает между ними, даже если она активна или насильственна. Мы говорим «возникает», потому что развитие игры определяется непосредственными чувствами, а не заученными техниками — в ее основе лежит удивительное стремление вывернуться наизнанку для другого человека. Или, возможно, партнеры предпочтут оставаться в покое и предоставить процессу развиваться на уровне чистых ощущений, что, с психологической точки зрения, обычно оказывается самым удовлетворительным образом действий.
Чувства, которые в порыве сближения обычно рассматриваются как крайнее проявление вожделения — уместно ли здесь это слово? — есть ананда, экстаз блаженства, сопровождающий выход за пределы изолированного эго и переживание взаимосвязи. Слово «самоотдача» лучше, чем «вожделение», выражает это состояние, потому что влюбленные полностью отдаются развитию процесса или отношения между ними. Самоотвержение может переживаться так интенсивно, что порой воспринимается как отказ от самой жизни — желание умереть, раствориться в другом человеке. Де Ружмо считает — мне кажется, ошибочно, — что это «желание умереть» отличает страсть, эрос, от божественной любви, агапе. Он утверждает, что эрос, будучи плотской любовью, стремится к не-бытию, тогда как агапе есть любовь Бога-Творца, которая устремлена к своему истоку в Чистом Бытии.
Такой подход не принимает во внимание тайну смерти и воскресения Христа, которая является христианской версией более известной истины о том, что жизнь и смерть — не противоположные, а одновременно возникающие аспекты Целого. Таким образом, жизнь возникает, когда мы погружаемся в смерть, а смерть — когда мы входим в жизнь. Но в любви желание умереть символично, ведь отказ от жизни здесь является поэтической метафорой мистического, трансцендентного аспекта сексуального экстаза. В мистической литературе представление о смерти иногда обозначает познание индивидом божества в столь же фигуральном смысле, в котором мы говорим «умереть для себя». Смерть здесь следует понимать не более буквально, чем «смерть» посеянного в почву зерна или «смерть» спящей в куколке гусеницы.
Однако интенсивный сексуальный экстаз не всегда воспринимается как желание умереть. Ощущение самоотвержения, выхода за пределы эго, может выразиться также в чувстве радости, и это особенно верно в том случае, когда переживание сопровождается чувством удовлетворения и завершенности. Какой бы редкой ни была эта радость в обществе, в котором секс связывают с чувством вины, выход за пределы эго привносит смех не только в мистицизм, но и в занятия любовью. Мы не должны забывать, что Данте назвал пение ангелов на небесах «смехом вселенной». «Любовь, — говорит Ковентри Патмор, — возносит дух выше почитания и благоговения в сферу праздности и веселья». Это особенно верно в том случае, когда партнеры не «работают» со своей любовью для того, чтобы пройти через «подлинное переживание». Привязанность к сексу прежде всего исключает радость, блокируя ее глубочайший и самый тайный источник. Ведь нет другой причины для сотворения мира, кроме чистой радости.
Не важно, как долго будет продолжаться эта игра, если под продолжительностью понимать время, измеряемое по часам. Пусть она повторяется снова и снова. Ее вневременная суть не имеет ничего общего с продолжительностью и поэтому может быть постигнута лишь в бесцельности и неспешности. Если мы не стремимся к оргазму и не отдаляем его, а позволяем ему «прийти», он воспринимается не как достигнутая цель, а как величайшая благодать, каковой он на самом деле и является. Когда это переживание нисходит на открытые органы чувств, это не просто «чихание в чреслах», избавляющее нас от физического напряжения, а восхитительный взрыв, сияние которого достигает звезд.
Возможно, такие высказывания покажутся неуместными или слишком поэтическими для тех, кто не желает переживать любовь целостно и не видит ничего мистического или божественного в мгновении зарождения новой жизни. Но именно в том, что мы рассматриваем этот момент как отвратительное содрогание, проявляется наша глобальная отдаленность от природы. Именно в этой экстремальной точке мы постигаем единство физического и духовного. Если это единство не постигнуто, наш мистицизм становится сентиментальным и безжизненным, а сексуальность — непристойной. Без экстатичности секса, в его подлинном понимании, религия абстрактна и безрадостна; без самоотдачи религии секс — это механическая мастурбация.
Кульминация сексуальной любви, спонтанно нисходящая на нас, — это одно из самых целостных переживаний взаимосвязи с другим человеком, на которые мы только способны. Лишь предрассудки и бесчувственность не позволяют нам видеть, что в других обстоятельствах подобный восторг считался бы мистическим экстазом. Ведь отношение влюбленных друг к другу в этот момент есть не что иное, как обожание в самом высоком религиозном смысле этого слова, и тогда кульминация переживания поистине становится слиянием их жизней в единое целое. Такое обожание уместно лишь в отношении Бога, и поэтому оно было бы идолопоклонством, если бы в этот момент любовь не устраняла иллюзию и не показывала нам любимого человека таким, каким она или он есть на самом деле, — не социальной маской, а воплощением божества.
Мистическое видение, как всегда отмечалось, не остается на вершине экстаза. Как и любовная страсть, мистический экстаз уступает место ясности и безмятежности. Состояние после оргазма воспринимается гак неприятный упадок чувств только в том случае, когда подъем был взят силой, а не принят в качестве подарка. Если же все переживание было принято, после оргазма человек находит себя в удивительно изменившемся, но в то же время неизменном мире, и здесь мы снова говорим о духовности и сексуальности одновременно. Нам не нужно открывать ум и чувства, потому что они уже открыты естественно, и нам кажется, что божественный мир — это не что иное, как наш повседневный мир. Простейшие образы и звуки кажутся нам самодостаточными в том виде, в котором они к нам приходят. Мы больше не отметаем их в сторону для того, чтобы добраться до чего-то более важного. Таким образом, мы переносимся из мира часов в мир реального времени, в котором события приходят и уходят без малейшего принуждения — повинуясь не нашим намерениям, а своему собственному времени. Опытный певец не поет песню, а позволяет ей петь его голосом — поскольку в противном случае он потеряет ритм и возьмет не ту ноту. Так же и жизнь течет теперь сама по себе, в континууме, в котором активное и пассивное, внутреннее и внешнее составляют одно целое. Вот мы и нашли подлинное место человека в природе, воспетое в китайском стихотворении:
Давайте будем жить
Среди белых облаков и багряных лесов,
Напевая вместе песни
Великой Безмятежности.
АЛАН УОТС