Острова русской литературы. Гений, который вернулся

[byddha_krishna1958]

Сигизмунд Доминикович Кржижановский

(1887-1950)

   

"Прозеванным гением" назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. "С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность", - говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют "русским Борхесом", "русским Кафкой", переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского - ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия




При жизни Сигизмунду Доминиковичу Кржижановскому (1887-1950) удалось опубликовать всего восемь рассказов и одну повесть. Между тем в литературных кругах его считали писателем европейской величины. 



 

Comments

[bydda-krishna.livejournal.com]

Сигизмунд КРЖИЖАНОВСКИЙ

БОГ УМЕР



I

Случилось то, что когда-то, чуть ли не в XIX столетии, {{было
предсказано одним осмеянным философом}}: _умер Бог_.
В ангельских сонмах уже давно затлело и разгоралось предчувствие
недоброго. И в сомкнутом круге серафимов давно шептали, роняя шептание в
шелесты крыл, о неизбежном. Но никто не смел взглянуть, пустота зародилась и
ширилась, черной ползучей каверной, там, где был Он, развернувший
пространства, бросивший в бездны горсти звёзд и планет. Ничто холодило
воскрылья, оперённые груди, ползало на беззвучно ступающих чёрных лапах по
эллиптическим и круговидным орбитам миров, -- но никто не смел взглянуть.
Был херувим, именем Азазиил.
-- Хочу видеть, -- промолвил он.
-- Погибнешь, -- зашептали вокруг.
-- Как может погубить погибший? -- отвечал Азазиил, и, распахнув крылья,
глянул.
И раздался вопль Азазиилов: умер Бог! умер Бог!
Ангелы повернули лики к средине средин и узрели там зияющее чёрною ямою
Ничто.
-- Умер... Умер Ветхий Днями, -- пронеслось от сонмов к сонмам, от
звезды к звезде, из земель в земли. А херувим Азазиил развёрстыми зеницами
вбирал даль: ничего не менялось. Бог умер -- и ничего не менялось. Миги
кружили вкруг мигов. Всё было, как было. Ни единый луч не дрогнул у звёзд.
Ни одна орбита не разорвала своего эллипса.
И слёзы задрожали в прекрасных очах Азазиила.

Продолжение ЗДЕСЬ -

[bydda-krishna.livejournal.com]

http://az.lib.ru/k/krzhizhanowskij_s_d/text_0071.shtml

[bydda-krishna.livejournal.com]

II

Томас Грэхем, шлёпая туфлями, подошёл к книжному шкафу. Потянув за его
стеклянную дверцу, он ясно видел, как по скользкой поверхности дверцы
поползло и скрылось хорошо знакомое старое бритое морщинистое лицо с чуть
прищуренными глазами; за отползшим вбок отражением блестели цветными
корешками -- книги. Мистер Грэхем повёл глазами по переплётам и не нашёл.
Помнил ясно: зелёный, невысокий корешок, с золотой строкой, опрокинутой на
свою начальную букву: θ.
В рассеянности, потрогал пальцами шероховатые переплёты у двух-трёх
книг: нужный корешок не зазеленел ниоткуда. Доктор Грэхем досадливо потёр
ногтем большого пальца переносицу: где бы ему быть.
Доктор Грэхем, престарелый и заслуженный профессор Лондонской Высшей
Школы по кафедре "Истории религиозных предрассудков", был большим чудаком и
любил, особенно в минуты недоумения и досады, старинную вышедшую из людских
обиходов фразеологию, поэтому-то он, проведя ещё раз пальцами по корешкам,
пробурчал:
-- "Бог знает", куда она девалась.
Но Бог не знал, куда девалась книга мистера Грэхема: даже этого. Он был
мёртв.

[bydda-krishna.livejournal.com]

III

Мистер Брудж, сидя перед фотометром в круглом малом павильоне Љ 3-а
Гринвичской Обсерватории, спешил закончить скучное поверочное вычисление
суммы звёздного света в созвездии Скорпиона. Подведя изумрудно-белую β
к пересечению нитей внутри рефрактора, он левой рукой повернул закрепляющий
винт, а правая быстро нажала стальную пуговку: и тотчас же зашуршал часовой
механизм.
Вокруг было тихо. Мистер Брудж притиснулся глазом к окуляру. Щ`лкнул
зажим: в поле зрения зажглось электрическое пятнышко. Оставалось повернуть
раз-другой микрометрический винт... -- как вдруг произошло нечто странное:
звезда β потухла. Лампочка горела, а звезда потухла.
Мистер Брудж не растерялся. "Часовой механизм", -- подумал он: но
вертикально натянутая стальная нить мерно вращала колёсико, с прежним
ритмическим шуршанием. Не веря стеклу, Брудж откинулся на спинку кресла и
простым глазом посмотрел в чёрный сегмент ночного неба, наклонившегося над
круглым раздвижным сводом павильона. "α на месте, γ на месте,
Δ тоже, β -- нет", -- сказал вслух Брудж, и голос его как-то
странно и мёртво прозвучал в пустом павильоне. Придвинул лампочку;
всмотрелся в звёздную карту: "β". Странно, -- была и нет. Брудж, глянул
на часы: отметил на полях карты -- "anno 2204.11.11. 9№11" Scorpio
β/†/ -- obiit. Надвинул шляпу, потушил свет. Долго стоял в
темноте, пробуя покончить с какой-то мыслью. Вышел, тихо прикрыв за собой
дверь: ключ не сразу выдернулся из замка, так как руки мистера Эдуарда
Бруджа чуть-чуть дрожали.

[bydda-krishna.livejournal.com]

IV

Это произошло одновременно, миг в миг, с исчезновением звезды β.
Виктор Ренье, прославленный поэт, работал у зелёного колпачка лампы над
поэмой -- "Тропинки и орбиты": из-под пера выпрыгивали буквы. Рифмы звучали
остро-созвонно. Мозг укачивало мерным ритмом. Черты длинного лица Ренье
заострились и разожглись румянцем. Счастье поэтов -- припадочно. Это и
был -- редкий, но сильный приступ счастья: и вдруг -- что за чёрт? -- мягкий
толчок в мозг, -- и всё исчезло, от вещи до вещи, будто свеянное в пустоту.
Правда, ничто не шевельнулось: всё было там, где было и так, как было. Но из
всего -- пустота: будто кто-то, коротким рывком выдернул из букв звуки, из
лучей свет, оставив у глаз одни мёртвые линейные обводы. Было всё, как и
раньше, и _ничего_ уже не было.
Поэт глянул на рукопись: буквы, из букв слова; из слов строки. Вот тут
пропущено двоеточие: поправил. Но где же поэма? Огляделся вокруг: у локтя --
раскрытые книги, рукописи, зелёная шляпка лампы; дальше -- прямоугольники
окон: всё -- есть, где было, и вместе с тем: нет.
Ренье зажал ладонями виски. Под пальцами дёргался пульс. Закрыл глаза и
понял: поэзии нет. И не будет. Никогда.