"У поэтов есть такой обычай..."

[byddha_krishna1958]

Дмитрий Кедрин

КОФЕЙНЯ ...Имеющий в кармане мускус не кричит об этом на улицах. Запах мускуса говорит за него. Саади У поэтов есть такой обычай - В круг сойдясь, оплевывать друг друга. Магомет, в Омара пальцем тыча, Лил ушатом на беднягу ругань. Он в сердцах порвал на нем сорочку И визжал в лицо, от злобы пьяный: "Ты украл пятнадцатую строчку, Низкий вор, из моего "Дивана"! За твоими подлыми следами Кто пойдет из думающих здраво?" Старики кивали бородами, Молодые говорили: "Браво!" А Омар плевал в него с порога И шипел: "Презренная бездарность! Да минет тебя любовь пророка Или падишаха благодарность! Ты бесплоден! Ты молчишь годами! Быть певцом ты не имеешь права!" Старики кивали бородами, Молодые говорили: "Браво!" Только некто пил свой кофе молча, А потом сказал: "Аллаха ради! Для чего пролито столько желчи?" Это был блистательный Саади. И минуло время. Их обоих Завалил холодный снег забвенья. Стал Саади золотой трубою, И Саади слушала кофейня. Как ароматические травы, Слово пахло медом и плодами, Юноши не говорили: "Браво!" Старцы не кивали бородами. Он заворожил их песней птичьей, Песней жаворонка в росах луга... У поэтов есть такой обычай - В круг сойдясь, оплевывать друг друга.

Писательские шпильки: 50 лучших

Смешно: 50 язвительных реплик писателей в сторону своих коллег. Есть прямо-таки выдающиеся. 50 не 50, но 8 самых лучших, пожалуй, переведем:

 

Марк Твен о Джейн Остин (1898): «У меня нет ни малейшего права критиковать книги, да я их и не критикую, ну разве что когда они вызывают у меня приступы ненависти. Мне частенько хочется покритиковать Джейн Остин, но ее книги доводят меня до умоисступления — и мне затруднительно скрывать свое бешенство от читателя, так что приходится тормозить всякий раз, как я вхожу в раж. Всякий раз, когда я читаю «Гордость и предубеждение», мне хочется выкопать ее из могилы и треснуть ей по черепушке ее же берцовой костью»

Гор Видал о Солженицыне (1980): «Плохой писатель и к тому же болван. Комбинация, которая обычно гарантирует вам в Соединенных Штатах популярность»

Ивлин Во о Прусте (1948): «Впервые в жизни читаю Пруста. Галиматья страшная. Похоже, он был слабоумным»

Хемингуэй о Фолкнере: «Слыхали, наверно, о таких, которые закладывают за воротник прямо на рабочем месте? Ну да, правильно: Фолкнер. С ним это бывало — и я вам с точностью до строчки могу сказать, в какой момент он принял первую»

Джон Ирвинг о Томе Вулфе (1999): «Он понятия не имеет, что такое литература, он не умеет выстраивать персонажа, он не в состоянии выстроить сцену... Ну читают его в самолетах — а кто читает-то? Да кто-то, те же, кто читают Джона Гришэма... мама родная. ...Я на пальцах могу показать, что ну не умеет он писать, что фразы у него все деревянные, да от них воротит просто...Это все равно что читать плохую газету или плохую пьесу в каком-нибудь журнале... Понимаете, это все равно что ты хорошо катаешься на коньках, а тебя заставляют смотреть, как какой-нибудь  неумеха шагу ступить не может, чтоб не грохнуться! Вы это можете вынести? Я — нет!»

Мэри Маккарти о Сэлинджере (1962): «Не  нравится мне Сэлинджер, ни вот на столечко. И последняя его вещь — никакой это роман, вот что угодно, только не роман. Нет, не нравится, и  все тут. Ужасная эта сентиментальность столичная и потом — нарциссизм; невозможно. А еще — он показался мне таким надуманным, таким просчитанным. Придумал, понимаешь: простачок — но с феноменальной манией величия, самовлюбленный. Нет, ну до чего же отвратительно» 

Мартин Эмис о «Дон-Кихоте» Сервантеса: «Чтение «Дон-Кихота» можно сравнить с растянувшимся невыносимо надолго визитом самого постылого старого родственника — все эти его шуточки, омерзительные ухватки, поток цитат, безобразные анекдоты... В тот момент, когда эот страшный сон заканчивается и старый хрен наконец убирается восвояси (на 846 странице — и это при том, что проза такая плотная, что буквально колом в горле стоит — передышек-диалогов и тех нет),  ты, как и следует, пускаешь слезу; и это будут не слезы облегчения или сочувствия, а слезы гордости. Ты сделал это, несмотря на все ухищрения этого «Дон-Кихота» 

Норман Мейлер о «Мужчине в полный рост» Тома Вулфа (1998): «Книга то надувается, то сдувается, еще подкачали — опять сдулось. В романе 742 страницы, но, когда читаешь его, такое ощущение, что страниц в нем как минимум полторы тысячи.... Кстати, можно сравнить чтение этой книги с совокуплением со стапятидесятикилограммовой женщиной. Коль уж она оказалась сверху — все, шутки кончились. Либо ты любишь ее от души, либо она раздавит тебя в лепешку. И ты читаешь, дрыгаешься и даже, бывает, получаешь удовольствие от всей этой горы материала. Однако ж все время ты сопротивляешься — еще как сопротивляешься! — сто пятьдесят килограмм все-таки: задавит — и поминай к



 

Comments

[ne-ljubov.livejournal.com]

Дмитрий Кедрин..хороший поэт. Хорошо,что вы его вспомнили.. Перечитала..

Насчет отношения некоторых творческих людей к детищам- произведениям друг друга, то это сильно.. У М.Твена очень..))
Мне кажется, зависит от человека - умение-неумение порадоваться за другого.., но в мире искусства это особенно ярко выражено.., а литераторам, их дар красноречия, дает столько возможностей..)))

[bydda-krishna.livejournal.com]

Ты говоришь, что наш огонь погас,
Твердишь, что мы состарились с тобою,
Взгляни ж, как блещет небо голубое!
А ведь оно куда старее нас...

[bydda-krishna.livejournal.com]

ЦВЕТОК

Я рожден для того, чтобы старый поэт
Обо мне говорил золотыми стихами,
Чтобы Дафнис и Хлоя в четырнадцать лет
Надо мною впервые смешали дыханье,
Чтоб невеста, лицо погружая в меня,
Скрыла нежный румянец в минуту помолвки.
Я рожден, чтоб в сиянии майского дня
Трепетать в золотистых кудрях комсомолки.
Одинаково вхож во дворец и в избу,
Я зарей позолочен и выкупан в росах...
Если смерть проезжает в стандартном гробу,
Торопливая, на неуклюжих колесах,
То друзья и на гроб возлагают венок,—
Чтоб и в тленье мои лепестки трепетали.
Тот, кто умер, в могиле не так одинок
И несчастен, покуда там пахнет цветами.
Украшая постельку, где плачет дитя,
И могильной ограды высокие жерди,
Я рожден утешать вас, равно золотя
И восторги любви, и терзания смерти.

[bydda-krishna.livejournal.com]

Прощай, прощай, моя юность,
Звезда моя, жизнь, улыбка!
Стала рукой мужчины
Мальчишеская рука.
Ты прозвенела, юность,
Как дорогая скрипка
Под легким прикосновеньем
Уверенного смычка.
Ты промелькнула, юность,
Как золотая рыбка,
Что канула в сине море
Из сети у старика!

[bydda-krishna.livejournal.com]

ПОЕДИНОК

К нам в гости приходит мальчик
Со сросшимися бровями,
Пунцовый густой румянец
На смуглых его щеках.
Когда вы садитесь рядом,
Я чувствую, что меж вами
Я скучный, немножко лишний,
Педант в роговых очках.

Глаза твои лгать не могут.
Как много огня теперь в них!
А как они были тусклы...
Откуда же он воскрес?
Ах, этот румяный мальчик!
Итак, это мой соперник,
Итак, это мой Мартынов,
Итак, это мой Дантес!

Ну что ж! Нас рассудит пара
Стволов роковых Лепажа
На дальней глухой полянке,
Под Мамонтовкой, в лесу.
Два вежливых секунданта,
Под горкой - два экипажа,
Да седенький доктор в черном,
С очками на злом носу.

Послушай-ка, дорогая!
Над нами шумит эпоха,
И разве не наше сердце -
Арена ее борьбы?
Виновен ли этот мальчик
В проклятых палочках Коха,
Что ставило нездоровье
В колеса моей судьбы?

Наверно, он физкультурник,
Из тех, чья лихая стайка
Забила на стадионе
Испании два гола.
Как мягко и как свободно
Его голубая майка
Тугие гибкие плечи
Стянула и облегла!

А знаешь, мы не подымем
Стволов роковых Лепажа
На дальней глухой полянке,
Под Мамонтовкой, в лесу.
Я лучше приду к вам в гости
И, если позволишь, даже
Игрушку из Мосторгина
Дешевую принесу.

Твой сын, твой малыш безбровый
Покоится в колыбели.
Он важно пускает слюни,
Вполне довольный собой.
Тебя ли мне ненавидеть
И ревновать к тебе ли,
Когда я так опечален
Твоей морщинкой любой?

Ему покажу я рожки,
Спрошу: "Как дела, Егорыч?"
И, мирно напившись чаю,
Пешком побреду домой.
И лишь закурю дорогой,
Почуяв на сердце горечь,
Что наша любовь не вышла,
Что этот малыш - не мой.