byddha_krishna1958

МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА. ДУХОВНОСТЬ И ЧУВСТВЕННОСТЬ. Продолжение
"Практический смысл философии, в которой Бог и природа несовместимы, оказывается довольно неожиданным. Ведь если познание Бога и любовь к нему несовместимы с другими целями и другими существами, тем самым Бог низводится на уровень своих творений. Познание Бога и познание сотворенных существ исключают друг друга только в том случае, когда они однотипны. Нам иногда приходится выбирать между желтым и голубым, как между двумя цветами, но нет никакой необходимости выбирать между желтым и круглым, потому что круглое вполне может быть голубым. Если Бог универсален, познание Бога должно включать в себя все другие разновидности познания, как способность видеть распространяется на все видимые объекты. Однако если глаз попытается увидеть саму способность видеть, он должен будет всматриваться в самого себя и поэтому не увидит ничего.
Фактически, безбрачие более уместно в случае некоторых «мирских» профессий, чем в случае духовных, потому что можно быть одновременно мудрецом и врачом или художником, но невозможно совмещать семейную жизнь с некоторыми творческими начинаниями. Латинская пословица говорит: aut libri aut liberi — или книги, или дети. Однако посвящение себя духовной жизни едва ли может быть специализацией на уровне писательства, медицины или математики, поскольку объект духовности, Бог, не является специалистом. Если бы это было не так, вселенная состояла бы из одних только формальных религиозных творений — библий, церквей, монастырей, четок, молитвенников и ангелов.
Святость или мудрость как призвание, которое исключает другие, является симптомом исключающего образа восприятия вообще и неполноценного духовного сознания в частности. Основное предположение такого сознания состоит в том, что Бог и природа противостоят друг другу и поэтому человек должен выбрать что-то одно. Эта точка зрения дуалистична, и поэтому я всегда удивляюсь, когда встречаю ее в традициях, которые осуждают дуализм. Между тем подобная непоследовательность свойственна для недуалистических традиций, таких, как веданта и буддизм. Однако заблуждение, которое ее порождает, тоже очень поучительно.
Мы видели, что отождествление сексуальности и природы с силами зла проистекает из веры в то, что сила и ясность сознания зависят от развития узконаправленного, исключающего внимания. Другими словами, этот тип внимания привязывается к очертанию и не видит фона. Такое внимание постигает мир фрагментарно — по одной вещи на один раз. Однако именно это является смыслом индуистско-буддистского понятия авидья , неведение или «не-видение» — глубинная бессознательность , в результате которой кажется, что вселенная является совокупностью отдельных вещей и событий. И только Будда, или «пробужденный», преодолевает эту бессознательность и избавляется от чар «сакая-дришти» (видения разделенности). Он видит каждую «часть» природы вне иллюзии (майя ), которая основывается на «измерении» (ма-, матр- ) — на разделении мира на исчислимые классы вещей и событий. Вследствие такого разделения мир представляется нам двойственным (двайта ), однако, с просветленной точки зрения, он неделим, недуалисгичен (адвайта ) и в своем изначальном состоянии тождествен Брахману — неизмеримой, бесконечной реальности.
Поэтому мир как совокупность отдельных вещей является порождением мысли. Майя, или же измерение и классификация, есть результат действия разума — и поэтому является «матерью» (мата ) абстрактного представления о природе. Майя иллюзорна в том смысле, что природа разделена таким образом исключительно в нашем сознании. Майя есть зло лишь в том случае, когда видение разделенного мира не является частным случаем видения неделимого мира, — когда, другими словами, разум увлекается анализом до такой степени, что «перестает за деревьями замечать лес».
Индийская философская мысль попадает в ту самую ловушку, которой она пыталась избежать. Она принимает абстрактный мир майи за конкретный физический мир природы или непосредственных переживаний, а затем ищет освобождения от природы в состоянии сознания, которое оторвано от чувственных переживаний. Она интерпретирует майю как иллюзию, а не как ощущения, увиденные через призму мысли. Чтобы исключить из сознания другие чувственные переживания, которые рассматриваются как препятствие на пути к духовному постижению, в многочисленных разновидностях йоги практикуется длительное, фрагментарное сосредоточение на одной конкретной точке — авидья! Между тем чувственные переживания ассоциируются с женщиной не только как с источником удовольствия, но и как с «причиной» рождения в мире природы. Поэтому женщина начинает казаться воплощением «майи», Космической Соблазнительницы.
Таким образом, отождествление майи с природой и женщиной является классическим примером действия самой майи — в результате чего мир абстракций рассматривается как реальный мир. Но хотя «майя» иносказательно является «матерью» порожденного таким образом мира, само «порождение» не обошлось без мужского начала. Как всегда, мужчина соблазняется, а потом заявляет, что по всем виновата женщина! А началось все с Адама, который сказал Богу: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел» (Быт. 3, 12).
Именно поэтому индийская философия фактически стала архетипом дуалистической системы, отрицающей мир. В поисках освобождения от чувственных переживании она невольно стала жертвой майи. Пытаясь освободиться от майи как от конкретного мира природы, она все больше погружается в иллюзию, которая заставляет нас считать, что наши представления являются реальным миром. При этом индийская философия забывает, что органы чувств сами по себе невинны и что источник самообмана всегда находится в мыслях и в воображении.
Заблуждения такого рода не позволяют нам увидеть, каким образом сексуальность и чувственные переживания становятся собственно майей. При этом ум требует от природы больше, чем она может дать. При этом мы преследуем изолированные аспекты природы с целью извлечь из них радость без страдания, удовольствие без боли. Таким образом, желание сексуального переживания является майей до тех пор, пока оно остается желанием воображения, на которое организм отвечает неохотно или не отвечает вообще. Стилизованные или идеализированные представления о женской красоте являются майей, когда, как это часто бывает, они имеют очень мало общего с реальными женщинами. Любовь, указывает де Ружмо, есть майя, когда это влюбленность во влюбленность, а не когда она выражается в отношениях с конкретной женщиной. Таким образом, майя — это абстрактная Женщина.
Отметим, что сексуальность абстрактна до тех пор, пока ее вынуждают или эксплуатируют, пока она является сознательным, целенаправленным и навязчивым поиском экстаза, который призван компенсировать серость в других сферах жизни. Экстаз, или выход за пределы «я», является естественным компонентом полного взаимоотношения, в котором мы переживаем «глубинное единство» между собой и миром. Но когда это взаимоотношение сокрыто и индивид чувствует себя изолированным островком сознания, на эмоциональном уровне он переживает только ограничения. Поэтому его переживания оказываются столь же бесплодными, как и абстрактная личность, которой он себя считает. Между тем половой акт остается легким выходом из сложившегося положения — коротким промежутком, в течение которого он трансцендирует себя и сознательно дает простор спонтанности организма. При этом половой акт компенсирует недостаток спонтанности в других направлениях и поэтому отделяется от других переживаний и рассматривается как особенное удовольствие.
Абстрактная сексуальность является порождением фрагментарной личности и сводит духовность к развитию силы воли — заблуждение, которое имеет место даже в том случае, когда человек стремится следовать воле Бога. Возможно, некоторым аскетам действительно удается преобразовать свое сексуальное желание в какую-то другую форму, однако всегда остается большая часть общества, на которую такое отношение к жизни оказывает сильное влияние. В результате отождествления секса со злом это «особенное удовольствие» становится притягательным для многих членов общества. При этом появляются также все утонченные современные способы пробудить желание. Рассматриваемый с точки зрения общества пуританизм является в той же мере способом эксплуатации секса, как и черное нижнее белье, поскольку он порождает тот же самый шокирующий и возбуждающий контраст между прелестью обнаженного тела и серостью обыденной жизни. Не будет ошибкой считать пуританизм, как и мазохизм, крайним проявлением сексуального «декаданса».
Культура викторианской Англии дает разительный пример этой религиозной похотливости, потому что она была далеко не такая бесполая и степенная, как часто предполагают. Напротив, это была культура утонченной чувственности. Скромность и благонравность домашней обстановки способствовали развитию проституции, которая, даже в высших сословиях общества, была более распространенной, чем в наши относительно свободные времена. Респектабельные и уважаемые гимназии и лицеи сочетали строгое подавление любой сексуальности с пропорциональным процветанием флагелломании. Мода в одежде делала все, чтобы обнажить и подчеркнуть формы женского тела, заключая его с ног до головы в смирительную рубашку из твида, фланели и жестких корсетов. Даже стулья, столы и другая мебель и предметы домашнего обихода украшались многочисленными выпуклостями и изгибами — стулья были с широкими плечами и тонкой талией, с большим сиденьем и изогнутыми ножками, которые так сильно напоминали женские ноги, что стыдливые домохозяйки начали одевать на них юбки, чем еще больше подчеркивали сходство. Если сексуальность подавлять, не давая ей возможности проявляться свободно, она озаряет все сферы жизни, проявляясь в символах, которые всегда напоминают о ее присутствии.
С точки зрения культурной антропологии, эти косвенные способы проявления сексуальности могут рассматриваться как одно из бесчисленных проявлений многоликой сексуальной энергии. Такое многомерное существо, как человек, не может довольствоваться самым простым вариантом. Так, человек не утруждает себя тем, чтобы рвать руками и жевать сырое мясо, равно как он не может жить в кое-как сколоченном доме или же заниматься любовью так же беззаботно, как чихать. Практически всегда человек следует какому-то искусству любви, будь то описание различных вариантов совокупления, как индийская «Кама-сутра», или же продолжительные ласки, на фоне которых сам половой акт выглядит коротким всплеском чувств.
Таким образом, пуританизм — это просто одна из разновидностей сексуального поведения. По крайней мере таким он кажется нам, когда мы видим в нем естественный феномен и не пытаемся его оценивать. Это еще одна возможность следовать природе, пытаясь действовать против нее, еще одна искусственная сторона жизни человечества, которая, тем не менее, столь же естественна, как причудливые дикие животные. Пуританизм — это нечаянное, бессознательное преграждение потока с целью увеличить его силу. Часто отмечают, что периоды пуританизма и периоды упадка нравов чередуются, поскольку первые создают ощущение застоя, которое должно быть развеяно, тогда как вторые рождают возбуждение, которое нуждается в сдерживании. Чтобы поддерживать силу потока более или менее постоянной, нужна умеренность, а не сдержанность, нужно усиливать эротическое чувство — только эстетическим путем, а не моральными запретами.
Но если пуританизм и падение нравов не являются глобальными отклонениями от пути природы, они просто являются противоположными полюсами одного и то же отношения: будь секс благом или пороком, он — то самое «великое удовольствие». Это отношение, как и переразвитость нашего эго, есть одна из бесчисленных возможностей свободно проявлять нашу природу, но поскольку оно подразумевает отрыв сексуальности от остальной жизни (или по крайней мере попытку оторвать ее), оно не представляет себе ее великие возможности. Будучи функцией мозга, а не всего организма, абстрактная сексуальность фрагментарна и поэтому принимает за мир природы мысленные различия и категории. Ведь если сексуальность отделена от остальной жизни как что-то очень хорошее или очень плохое, она не работает во взаимосвязи со всем остальным. Другими словами, она теряет свою универсальность и становится частью, которая служит целому. Сотворенное существо заменяет Бога, и это идолопоклонство характерно не только для аскета, но и для распутника.
Поэтому пока сексуальность остается абстрактной майей, это «демоническая» сила, одухотворенная в той мере, в которой она оторвана от материальной реальности природы. Ведь мы пытаемся отделить ее от структуры отношения организм-и-окружение — структуры, которая выражает принцип упорядоченности Дао и в китайской философии называется ли. Однако универсализация секса — это нечто большее, чем фрейдовская интерпретация искусства, религии и политики как проявлений либидо. Помимо этого мы должны увидеть, что сексуальные отношения являются разновидностью отношений религиозных, социальных, метафизических и артистических. Таким образом, сексуальная проблема не может бьтгь решена на сексуальном уровне. В этой книге мы рассматриваем ее как вторичную проблему по отношению к проблеме человека и природы. Сексуальность останется проблемой до тех пор, пока она является отдельной сферой, в которой индивид трансцендирует «я» и переживает спонтанность. Чтобы решить эту проблему, он должен вначале позволить себе быть спонтанным во всех своих чувственных проявлениях во внешнем и внутреннем мире. Только тогда, когда его органы чувств привыкнут воспринимать без привязанности — или, что то же самое, осознавать без напряжения, — сфера сексуальных чувств освободится от абстрактного желания и его неизменного спутника — «духовного» отвращения.
Только так можно спасти ситуацию от чередующихся крайностей дуализма, который мы навлекаем своим отношением. В этом дуализме сексуальность то хорошая, то плохая; то распутная, то стыдливая; то настойчиво преследуемая, то с отвращением отвергаемая. Ведь если сексуальная активность рассматривается нами как нечто абстрактное, она еще больше разочаровывает нас, потому что мы многого ожидали от нее. При этом мы переживаем быстрый переход от крайнего возбуждения к апатии, наступающей после семяизвержения. Время после оргазма, которое должно быть состоянием безмятежности, для блюстителя нравов становится депрессией, сопровождающейся угрызениями совести, а для распутника — неизбежным периодом скуки и бессилия. Причина в том, что оба они привязаны к желанию, которое предшествует оргазму. Они рассматривают оргазм как цель, а не как дар, и поэтому сексуальное возбуждение сменяется у них депрессией, другой майей. Но если принимать нарастающее напряжение без привязанности, оно становится глубоким постижением спонтанности, и тогда оргазм является не внезапным концом, а прыжком в безмятежность.
Теперь мы понимаем, что подлинно естественная сексуальность — это ни в коем случае не распущенность, которая выбилась из-под контроля. Равно как это и не безвкусный «здоровый» секс, позволяющий биологическим путем снимать естественное напряжение. Человеческая сексуальность столь же непостижима для нас, как и сам человек. Чтобы познать человека, не следует рассматривать его по частям, на уровне категорий, как отдельного индивида, состоящего из инстинктов, желаний и ощущений, появляющихся друг за другом в узком луче сознательного внимания. Мы лишь тогда узнаем, что такое человек и человеческая сексуальность, когда откроемся потоку переживаний без привязанности.
Поэтому не следует видеть в переживании сексуальной любви повторение знакомого экстаза, который искажен нашими ожиданиями. Любовь становится для нас исследованием отношений с вечно меняющимся, никогда не постижимым партнером, потому что он или она на самом деле не являются абстрактной ролью или личностью, набором условных рефлексов, стереотипом мужчины или женщины, которые мы привыкли видеть в окружающих. Подобные стереотипы есть майя, и любить их означает постоянно разочаровываться в своих ожиданиях. Лишь таинственное не является майей. Тайна не может быть описана и измерена, и именно в этом смысле — символом которого является женская вуаль — женщина всегда является тайной для мужчины, а мужчина для женщины. Именно в этом смысле мы должны понимать замечательное высказывание ван дер Леэва о том, что «тайна жизни — это не загадка, которую нужно разгадать, а реальность, которую следует пережить».
Алан Уотс