Цитата дня. «Только Бог имеет право разбудить меня»

[byddha_krishna1958]

— А зачем мне писать Богу? — спросил я.
— Тебе будет не так одиноко.

          Эрик-Эмманюэль Шмитт

 

Эрик-Эмманюэль Шмитт (Éric-Emmanuel Schmitt) родился 28 марта 1960 в Сент-Фуа-лес-Лион.
Шмитт окончил лицей в Лионе, после чего поступил в Высшую нормальную школу в Париже. Там он получил титул доктора по философии в 1986 году, защитив диссертацию на тему «Дидро и метафизика». Затем преподавал философию в течение трёх лет в Шербуре и в Шамбери. Эрик-Эммануэль вырос в светской семье, оба его родителя являются школьными учителями физики из Эльзаса и считал себя агностиком. Позже он объявил себя христианином.

Свой первый сценарий Шмитт написал в 1991 году. «Ночь в Валони» была поставлена во Франции и за рубежом. Однако ещё большую популярность принёс ему второй спектакль «Посетитель», основанный на диалоге Зигмунда Фрейда и бога, и за который он был награждён премией Мольера в 1993 году.

Темы его произведений весьма разнообразны: «Золотой Джо» показывает циничный взгляд финансовых акул, «Загадочные вариации» (главную роль в котором сыграл Ален Делон) рассказывают о двух мужчинах с разными взглядами на жизнь и на любовь, которые, как оказывается позже, влюблены в одну и ту же женщину. В исторической драме «Распутник» Шмитт рассказывает про жизнь французского философа Дидро. В 2000 году это произведение было экранизировано французским режиссёром Габриэлем Агийоном.

Мировые религии играют большую роль в его творчестве, что ярко выражается в «Цикле незримого» — четырёх повестях Шмитта:

* Миларепа — Буддизм в Тибете
* Мсье Ибрагим и цветы Корана — Суфизм и Иудаизм
* Оскар и Розовая Дама — Христианство
* Дети Ноя — Христианство и Иудаизм

Роман 2001 года «Часть другого» вызвал бурную критику, так как описывает два параллельных мира: в одном из них Адольф Гитлер успешно сдаёт вступительные экзамены в Венской академии изобразительных искусств в 1908 году и не становится диктатором, а в другой Шмитт описывает реальное историческое развитие событий.

В 2001 году Шмитт был награждён театральной премией французской академии (фр. Grand prix du théâtre). «Мсье Ибрагим и цветы Корана» удостоился Немецкой книжной премии в 2004 году и был экранизирован с Омаром Шарифом в главной роли.

Эрик-Эммануэль Шмитт живёт и работает в Брюсселе, а с 2008 года имеет кроме французского ещё и бельгийское гражданство.

http://lib.rus.ec/a/29643

 

 

Эрик-Эмманюэль Шмитт
Оскар и Розовая дама

Дорогой Бог!

Меня зовут Оскар. Мне десять лет, я умудрился поджечь нашего кота, собаку и весь дом (кажется, даже поджарил золотых рыбок), и я пишу тебе в первый раз, потому что прежде мне было совершенно некогда из-за школы.

Сразу предупреждаю: письменные упражнения наводят на меня ужас. По правде, надо, чтобы уж совсем приперло. Потому что писанина — это разные там гирлянды, помпончики, улыбочки, бантики и все такое. Писанина — это всего лишь завлекательные враки. Словом, взрослые штучки.

Могу доказать. Взять хоть начало моего письма: «Меня зовут Оскар. Мне десять лет, я умудрился поджечь нашего кота, собаку и весь дом (кажется, даже поджарил золотых рыбок), и я пишу тебе в первый раз, потому что прежде мне было совершенно некогда из-за школы». Я мог с таким же успехом написать так: «Меня прозвали Яичная Башка, на вид мне лет семь, я живу в больнице, потому что у меня рак, я никогда не обращался к тебе ни с единым словом, потому что вообще не верю, что ты существуешь».

Только напиши я так, все обернулось бы скверно и у тебя вообще пропал бы ко мне всякий интерес. А надо-то как раз, чтобы ты заинтересовался мной.

Меня устроит, если у тебя найдется время кое в чем помочь мне.

Я сейчас все тебе растолкую.

Больница — это классное место, здесь полно взрослых, пребывающих в отличном настроении, говорят они довольно громко, здесь полно игрушек и розовых тетенек, которые просто жаждут поиграть с детьми, к тому же здесь всегда под рукой масса приятелей вроде Бекона, Эйнштейна или Попкорна, короче, больница — это кайф, если ты приятный больной.

Но я уже не приятный больной. После того как мне сделали пересадку костного мозга, я чувствую, что я им больше не приятен. Нынче утром, когда доктор Дюссельдорф осматривал меня, я, похоже, разочаровал его. Он, не говоря ни слова, глядел на меня так, будто я совершил какую-то ошибку. А ведь я старался во время операции — вел себя благоразумно, позволил усыпить себя, даже не стонал, хоть было больно, послушно принимал всякие лекарства. В иные дни мне хотелось просто наорать на него, сказать ему, что, может быть, это он, доктор Дюссельдорф, со своими угольными бровищами, профукал мою операцию. Но вид у него при этом такой несчастный, что брань застревает у меня в глотке. Чем более сдержанно этот доктор Дюссельдорф со своим огорченным взглядом ведет себя, тем более виноватым я себя чувствую. Я понял, что сделался скверным больным, больным, который мешает верить, что медицина — замечательная штука.

Эти врачебные мысли — они, наверное, заразны. Теперь все на нашем этаже: медсестры, практиканты, уборщицы — смотрят на меня точно так же, как он. Когда я в хорошем настроении, у них грустные физиономии; когда я отпускаю шуточки, они силятся рассмеяться. По правде говоря, они смеются громче, чем прежде.

Не переменилась только Бабушка Роза. Но, по-моему, она слишком стара, чтобы меняться. К тому же это ведь Бабушка Роза. Ах да, Бог, я не собираюсь тебя с ней знакомить; судя по тому, что именно она посоветовала написать тебе, это твоя добрая приятельница. Загвоздка в том, что один я называю ее Бабушка Роза. Тебе придется поднатужиться, чтобы представить себе, о ком я говорю: среди всех тетенек в розовых халатах, что приходят присматривать за больными детьми, она самая старая.

— Бабушка Роза, а сколько вам лет?

— Оскар, малыш, ты что, можешь запомнить тринадцатизначное число?

— Заливаете!

— Ничего подобного. Просто нельзя, чтобы здесь узнали, сколько мне лет, иначе я вылечу отсюда и мы больше не увидимся.

— Почему?

— Я устроилась сюда контрабандой. Для сиделок установлен предельный возраст. А я уже здорово перебрала свой срок.

— Так вы просрочены?

— Ага.

— Как йогурт?

— Цыц!

— О'кей, буду нем как рыба.

ДАЛЕЕ ЗДЕСЬ -
http://lib.rus.ec/b/173961/read




http://lib.rus.ec/b/207956

Удивительно нежная и философски глубокая книга Э.-Э. Шмитта, входящая в его «Цикл Незримого», замаскирована под внешне незамысловатый рассказ о брошенном отцом мальчишке, страдающем от одиночества. Он живет в Париже на Голубой улице, которая давно не голубая, покупает на ужин консервы у местного Араба, который вовсе не араб. Что же здесь настоящее? Взросление, дружба, столкновение с миром иной религии, неповторимая мелодия жизни.

 

Когда мне исполнилось одиннадцать лет, я взломал своего поросенка и отправился навестить потаскушек.

Поросенок — это свинья-копилка из глазурованного фарфора с маленькой щелью, куда можно опускать монеты, но вынуть их уже не получится. Мой отец выбрал эту одностороннюю копилку, так как она соответствовала его представлениям о жизни: деньги существуют для того, чтобы их копить, а не тратить.

В утробе поросенка было двести франков. Четыре месяца работы.

Однажды утром, когда я собирался в школу, отец сказал мне:

— Моисей, я не понял… Здесь недостает денег… Начиная с этого дня будешь записывать в кухонной книге все, что ты потратил на покупки.

То есть мало того, что на меня наезжают и в школе и дома, я учусь, готовлю еду, приношу продукты; мало того, что я живу один в огромной темной квартире, холодной и пустой, что я скорее раб, чем сын адвоката, лишенного дел и жены, так теперь нужно было еще и счесть меня вором! Что ж, раз меня заподозрили в воровстве, почему бы и в самом деле не попробовать.

Значит, в утробе поросенка было двести франков. Двести франков — столько стоила девица с Райской улицы. То была цена обретения мужественности.

Первые девицы, к которым я обратился, спросили у меня паспорт. Несмотря на мой голос и вес — я толстый, как мешок со сластями, — они усомнились, что мне уже шестнадцать, хоть я клятвенно заверил их в этом; наверное, они видели, как я рос все эти годы, когда я проходил мимо них, цепляясь за сетку с овощами.

В конце улицы, под козырьком парадной, стояла новенькая. Пухленькая, хорошенькая как картинка. Я показал ей деньги. Она улыбнулась:

— Тебе что, уже стукнуло шестнадцать?

— Ну да, сегодня утром.

Мы поднялись наверх. Мне с трудом верилось: ей двадцать два, просто старуха, и вот она принадлежит мне. Она мне объяснила, как нужно вымыться, затем — как заниматься любовью…

Естественно, я все знал наизусть, но все же позволил ей рассказать, чтобы она не чувствовала себя неловко, и вообще мне нравился ее голос, чуть капризный и грустный. Все это время я пребывал в полуобморочном состоянии. Когда все закончилось, она нежно погладила меня по голове и сказала:

— Не забудь вернуться и принести мне подарочек.

Это едва не отравило мне всю радость: о подарочке-то я забыл. Ну вот, я стал мужчиной, получив крещение в лоне женщины; я едва держался на ногах, так сильно они дрожали, а неприятности уже начались: я забыл о пресловутом подарочке.

Я опрометью помчался домой, кинулся к себе в комнату, оглядел ее в поисках самого ценного, что можно подарить, и тут же понесся обратно на Райскую улицу. Девица все еще стояла на крыльце. Я отдал ей своего плюшевого медвежонка.

 

Примерно в этот период я и познакомился с мсье Ибрагимом.

Мсье Ибрагим всегда был старым. По единодушным воспоминаниям жителей Голубой улицы и Рыбного предместья, мсье Ибрагим всегда находился в своей продуктовой лавке, с восьми утра и до полуночи; он сидел, ссутулившись, между кассой и грудой моющих средств, одна нога вылезала в проход, другая умещалась под коробками спичек, серый фартук надет поверх белой рубашки, из-под жестких усов виднеются зубы цвета слоновой кости, а глаза у него фисташкового цвета, зеленовато-карие, светлее, чем его смуглая кожа, испещренная пигментными пятнами мудрости.

Ибо мсье Ибрагим, по всеобщему мнению, слыл мудрецом. Несомненно, потому, что он уже по крайней мере лет сорок умудрялся быть Арабом на еврейской улице ^{[1]. Несомненно, потому, что он много улыбался и мало говорил. Несомненно, потому, что он, казалось, существовал вне обыденной суеты простых смертных, в особенности парижан, так как вечно пребывал в неподвижности, словно ветка, выросшая из табурета, никогда ничего не раскладывал на прилавке в чьем-либо присутствии, а с полуночи до восьми утра вообще исчезал незнамо куда.}

Так вот, каждый день я ходил в магазин за едой. Я покупал только консервы. Я покупал их каждый день вовсе не затем, чтобы они всегда были свежими, нет, а из-за того что отец давал мне денег только на один день, и вообще так было легче готовить!

Когда я начал обкрадывать отца, чтобы наказать его за напрасные подозрения, я стал приворовывать и у мсье Ибрагима. Мне было немножко совестно, но, борясь со стыдом, я говорил себе уже у кассы, приготовив деньги: «В конце концов, это всего лишь Араб!»

Каждый день я пристально смотрел в глаза мсье Ибрагиму, и это придавало мне смелости. В конце концов, это всего лишь Араб!

— Я не араб, Момо, я родом из стран Золотого Круассана ^{[Я забрал покупки и, ошеломленный, вышел на улицу. Мсье Ибрагим слышал мои мысли! Значит, если он мог их слышать, а мне кажется, что да, может, он знал и то, что я его обкрадываю? На следующий день я не прихватил ни одной банки и спросил его:}

— А это что значит, — Золотой Круассан?

Признаюсь, что мне всю ночь мерещился мсье Ибрагим, несущийся по звездному небу, оседлав золотой полумесяц.

— Так называют область, которая простирается от Анатолии до Персии, Момо.

На следующий день, доставая кошелек, я сообщил:

— Меня зовут не Момо, а Моисей.

А еще через день сообщил уже он:

— Я знаю, что тебя зовут Моисей, и именно поэтому я зову тебя Момо, это звучит не так обязывающе.

Через день, пересчитывая сантимы, я спросил:

— А вам-то что до этого? Моисей — это же еврейское имя, а не арабское.

— Я не араб, Момо, я мусульманин.

— Тогда почему говорят, что вы местный Араб, если вы не араб?

— Араб, Момо, в нашей торговле это значит: «Открыт с восьми утра до полуночи и даже по воскресеньям».

Так и шел разговор. По одной фразе в день. Времени у нас было достаточно. У него — поскольку он был уже стар, у меня — поскольку молод. Раз в два дня я крал у него по банке консервов.

Наверное, нам понадобился бы год или два, чтобы получился часовой разговор, если бы мы не встретили Брижит Бардо.

Страшное оживление на Голубой улице. Движение остановлено. Улица заблокирована. Снимают фильм.

Все особи женского и мужского пола на Голубой улице, на улице Бабочек и в Рыбном предместье находятся в состоянии готовности. Женщины хотят проверить, так ли она хороша, как про нее говорят; мужчины же больше не думают, их размышления застряли в молнии ширинки. Брижит Бардо здесь! Эй, настоящая Брижит Бардо!

А я устраиваюсь себе у окна. Смотрю на нее, и она напоминает мне соседскую кошку с пятого этажа, красивую кошечку, которая любит вытянуться на залитом солнцем балконе, и кажется, что она живет, дышит, моргает и щурится только ради того, чтобы вызывать восхищение. Приглядевшись получше, я обнаруживаю, что она к тому же очень похожа на проституток с Райской улицы; на самом деле это проститутки с Райской улицы, чтобы привлечь клиентов, подражают Брижит Бардо, но я-то этого не понимаю. Наконец, в крайнем изумлении я замечаю, что мсье Ибрагим вышел на крыльцо своей лавки. Впервые, по крайней мере на моем веку, он оторвался от своей табуретки.

Насмотревшись, как зверюшка Бардо фыркает перед камерами, я размечтался о прекрасной блондинке, завладевшей моим медвежонком, и решил спуститься к мсье Ибрагиму, чтобы, воспользовавшись его рассеянностью, стянуть пару банок консервов.

Катастрофа! Он уже засел за кассу. Его глаза, созерцающие Бардо поверх мыла и бельевых прищепок, лучатся смехом. Я его таким никогда не видел.

— Вы женаты, мсье Ибрагим?

— Да, конечно, женат.

Он не привык, чтобы ему задавали вопросы. В этот момент я мог бы поклясться, что мсье Ибрагим вовсе не так стар, как все полагают.

— Мсье Ибрагим! Представьте, что вы с вашей женой и Брижит Бардо оказались на корабле. Корабль терпит крушение. Что вы будете делать?

— Готов поспорить, что моя жена умеет плавать.

Я никогда не видел, чтобы чьи-нибудь глаза так смеялись, можно сказать, хохотали во все горло, это ужасно шумно.

ДАЛЕЕ ЗДЕСЬ  -
http://lib.rus.ec/b/203029/read

Comments

[bydda-krishna.livejournal.com]

[bydda-krishna.livejournal.com]

Родился в предместье Лиона. В детстве увлеченно занимался музыкой и даже подумывал о карьере композитора. Однако страсть к литературе перевесила прочие увлечения. Первую книгу он написал в 11 лет, первую пьесу "Грегуар…" - в 16. Но, сравнив свои достижения с романами о знаменитом Арсене Люпене, юный автор остался недоволен собственными достижениями, поэтому планы стать писателем были временно отложены. Он заканчивает одно из самых престижных высших учебных заведений Франции - философский факультет Эколь Нормаль, в 1986 году защищает диссертацию, посвященную философии Дидро. Затем в течение нескольких лет преподает философию в Шербуре и Шамбери. Но литература возобладала надо всем. Первая пьеса Шмитта "Ночь в Валлони" была поставлена в 1991 году Королевской Шекспировской труппой. Признание критики завоевала его вторая пьеса "Посетитель" (1993), основанная на диалоге Зигмунда Фрейда и Господа Бога. Эта пьеса получила две театральные премии "Мольер". Его первый роман "Секта эгоистов" (1994) также был замечен. С тех пор каждое следующее творение Шмитта имеет громкий международный успех. Спектакль "Загадочные вариации" с Аленом Делоном в главной роли был показан в 1996 году в ходе мирового турне от Лос-Анджелеса до Токио. Пьеса "Распутник" (1997) была при участии автора экранизирована режиссером Габриэлем Агийоном в 2000 году. В этом фильме собралось целое созвездие актеров: Венсан Перес, Жозиан Баласко, Фанни Ардан. Его большой роман "Евангелие от Пилата", опубликованный в 2000 году, получает литературные премии. Его пьесы ставятся на многих сценах мира от Нью-Йорка до Шанхая. В 2001 году Шмитту за совокупность произведений для театра была присуждена театральная премия Французской Академии. Он много пишет и для кинематографа: самые известные работы - "Опасные связи" с Катрин Денев, "Коварный лис" с Жераром Депардье. Тем временем выходят в свет его новые романы: "Когда я был произведением искусства" (2002) и "Доля чужого" ("La part de l'autre", 2004).