Золотой век мистики. Тайна. Выпуск первый
Oct. 27th, 2010 05:26 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
byddha_krishna1958
Николя Монфокон де Виллар, в свое время снискавший известность подчас скандальными романами и стихами маньеристического толка, обрел подлинное литературное бессмертие благодаря книге "Граф де Габалис", оказавшей несомненное влияние на европейскую литературу. Тема инициации, посвящения переплетается в "Графе де Габалисе" с древним учением о связях человека с эфирными существами, обитающими в астральном мире. Бросая вызов религиозному ханжеству, Монфокон подвергает сомнению отдельные догматы и традиции католической церкви и слишком рьяное применение их на практике, приведшее, как известно, к небывалому до той поры разгулу колдовских процессов в Европе. Бессмертию "Графа де Габалиса" способствовали прекрасный язык автора, тонкая ирония, сдержанный лиризм и ясность композиции. Знакомство с этим памятником литературы будет интересно самому широкому кругу читателей.
Монфокон де Виллар Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках
Послание к Монсиньору
Монсиньор,
Вы всегда с такою теплотой относились к своим друзьям, что, смею надеяться, сочтете оправданным восхищение, которое я питаю к лучшему из моих друзей, и соблаговолите ознакомиться с его книгой. Сие отнюдь не означает, что Вы не преминете согласиться со всеми его выводами, ибо, как известно, господа сочинители — народ, живущий лишь домыслами да грезами. Я не раз повторял ему, что Вы считаете для себя вопросом чести говорить лишь то, что думаете, и что Вы не изменили бы этому своему обыкновению, столь редкостному и необычному среди близких ко Двору особ, и не стали бы расхваливать его книгу, покажись она Вам дурной. Но более всего, Монсиньор, мне хотелось бы, чтобы Вы соблаговолили выполнить нижайшую мою просьбу, разрешив спор, возникший между мною и моим другом. Для этого, Монсиньор, вовсе не обязательно ни быть светилом науки, ни обращаться за советом к ученым мужам. Вот в чем суть наших разногласий.
Я настаивал, чтобы он полностью изменил форму своего сочинения. Шутливый тон, в коем оно написано, отнюдь, как мне кажется, не соответствует содержанию. Каббала, говорил я ему, — это наука серьезная, и большинство из моих друзей относится к ее изучению с должной серьезностью; столь же серьезно следует ее и опровергать, поскольку все заключающиеся в ней заблуждения касаются вещей божественных, а порядочный человек не станет насмехаться над чем бы то ни было, крайне опасно зубоскалить по поводу столь серьезного предмета, ибо сие свидетельствует о недостатке благочестия. Каббалист должен изъясняться как святой, в противном случае окажется, что он весьма скверно играет свою роль; говоря как святой, он внушает уважение простакам уже одним этим внешним проявлением святости и убеждает своими видениями нагляднее, чем их могло бы опровергнуть любое зубоскальство.Со всем высокомерием сочинителя, защищающего свою книгу, мой друг отвечал на это: каббала считается серьезной наукой лишь потому, что ею занимаются одни лишь меланхолики; попытавшись трактовать сию тему в догматическом духе и с серьезным видом распространяться о всяких глупостях, он сам себе показался смешным, а посему счел за благo выставить на посмешище не себя, а графа де Габалиса. Каббала, продолжал он, принадлежит к числу тех химер, которые набирают силу, когда с ними борются всерьез; одолеть их можно только играючи. В подтверждение своей мысли он привел мне выдержку из Тертуллиана. Вы, Монсинъор, знакомы с этим автором лучше нас обоих, так что Вам самому судить, верно или нет он процитировал его слова: «Мulta sunt risu digna revinci, ne gravitate adorentur».[1] Мой друг пояснил, что изречение это направлено против валентиниан, слывших своего рода каббалистами и визионерами.Что же касается богопочитания — одной из основных тем этой книги, — то он утверждал, что каббалист должен говорить о Боге в силу насущной необходимости, однако особенность избранной им темы такова, что ради сохранения ее каббалистического характера еще более необходимо говорить о Боге с преувеличенным почтением; таким образом, сия книга ни в коей мере не может быть посягательством на религию; простаки читатели перещеголяют по части простоватости самого графа де Габалиса, позволив себе обольститься его неуемным благочестием, если только сии чары не будут развеяны его шуточками да прибауточками.Исходя из этих и других соображений, коих, Монсиньор, я не стану Вам пересказывать, ибо хочу, чтобы Вы держались одного со мной мнения, мой друг утверждал, что должен был написать книгу против каббалы не иначе как в шутливом тоне. Рассудите же нас, если это будет Вам угодно. По-моему, выступать против каббалы и прочих тайных наук следует, лишь опираясь на серьезные и веские аргументы. Он говорил, что истина весела по самой сути своей и чем чаще она смеется, тем сильнее становится. Сие подтверждается словами одного древнего автора, коего Вы наверняка знаете и без труда вспомните, ибо Господь даровал Вам отменную память: «Convenit veritate ridere, quia laetans».[2]
Ко всему этому он добавлял, что сокровенное знание становится опасным, если к нему не относиться с некоторым пренебрежением, позволяющим развеять его курьезные тайны, указав на их суть и раскрыв глаза на все их нелепости людям, попусту тратящим время на их поиски.
Я приму Ваш приговор со всем подобающим почтением, неотделимым, как Вам известно, от моей искренней к Вам любви, с которой, Монсиньор, я всегда остаюсь Вашим покорнейшим и признательнейшим слугою.
ДАЛЕЕ ЧИТАТЬ ЗДЕСЬ -http://lib.rus.ec/b/192407/read#t2
Есть две области культуры, две ее «вечные темы», которые успели уже дважды серьезно пострадать от превратностей русской истории ХХ века: сначала они долгие десятилетия были под запретом, а потом, после падения цензуры, мгновенно оказались скомпрометированы массой бездарных, халтурных и просто непотребных коммерческих «интерпретаций». Эти две темы — эротика и мистика.
И то и другое — важнейшие виды экзистенциального опыта человека, а потому по праву требуют своего отображения в культуре. Но сложность здесь вот в чем: экзистенциальный опыт потому и называется «экзистенциальным», что в нем главное — существование, а не сущность, следовательно, процесс, а не результат. По крайней мере, только в такой форме он передается другим людям, усваивается обществом и его культурой. Разумеется, для любовника телесное соединение с любимым человеком — высшее блаженство, но читатель или кинозритель, как бы подглядывающий за историей его любви, увидит здесь всего лишь вечно одни и те же образы половых органов и половых актов, столь безрадостно тиражируемые порнографией. Для него, стороннего наблюдателя, самое интересное как раз в другом — в том, что предшествует (и, в известном смысле, препятствует) физической близости любящих, в бесконечно разнообразных и потому культурно осмысленных перипетиях их духовного сближения.
Так же и с мистикой. Само слово означает две вещи, хоть и родственные, но не тождественные. Во-первых, это экстатическое слияние человека с божеством — переживание сугубо индивидуальное, о котором сообщить что-либо внятное другим людям невозможно. Во-вторых, это так называемое оккультное, или эзотерическое, знание — символы и мифы, познав которые можно, как считают, достичь того самого слияния с абсолютом. В первом значении — это мистика обретения, сущностного результата; во втором значении — мистика исканий, экзистенциального пути познания. Как легко понять, культура, и в частности литература, работает именно с этой «второй» мистикой — излагает, осваивает, по-новому сплетает в своих текстах символы и мифы, завещанные преданием. При этом культура, сознающая свое высокое назначение, не притязает на открытие каких-либо сущностных «тайн» божественного мира; ее дело лишь сохранять и передавать традиционные средства мистического познания, а торопливым извлечением готовых и общедоступных результатов (скажем, предсказанием чьей-либо судьбы) занимаются одни лишь шарлатаны от мистики. По отношению к настоящей мистике их сочинения — то же самое, что порнография по отношению к любви, и, подобно настоящей порнографии, именно они сейчас господствуют на рынке.
Исключения на этом фоне особенно приятны, и к числу их относится — если говорить только о мистике, оставив пока в стороне проблему эротики, — серия «Rosarium», запущенная московским издательством «Энигма». В течение одного лишь года вышел без малого десяток маленьких опрятных книжек, своим подбором реализующих единый, достаточно хорошо продуманный издательский проект, снабженных сопроводительными статьями и представляющих мистическую традицию во французской и немецкой литературе (в анонсах издательства значатся и памятники других национальных литератур). Ниже пойдет речь только о шести из них, переведенных с французского.
Говоря о «продуманном издательском проекте», мы имеем в виду прежде всего литературный, художественный характер всех до сих пор вышедших в серии книг. В сопроводительных статьях к ним широко упоминаются, конечно, и всевозможные сакральные (или же специально-научные) книги по мистике, эзотеризму, масонству и т.д., но основной текст составляют сочинения несакральные, профанные, имеющие целью не практическое преподавание тайной мудрости, а прежде всего эстетическое удовольствие; эзотерическое знание сообщается в них с помощью художественной игры, через условное повествование о более или менее вымышленных персонажах. Трудно поручиться, что отбор произведений для серии был сознательно подчинен именно такому принципу и что эта традиция не будет нарушена в дальнейших изданиях; скорее всего, составители исходили из разных критериев — не только из занимательности текста, но и из его неизвестности русскому читателю, из его насыщенности (из того, насколько подробно и многообразно воссоздаются в нем священные легенды). Тем не менее итог вышел весьма поучительным: оказывается, сакральная мудрость глубже всего излагается как раз «понарошку», посредством таких «светских» литературных жанров, как философский диалог, экзотическая повесть или даже научно-фантастический роман. Главное в таких произведениях — не сообщение оккультного знания как такового, а показ процесса его обретения, причем обретается оно окольным путем, через слова, мысли и переживания персонажей
Поэтому (забегая вперед) при анализе, скажем, романа Р.Домаля «Гора Аналог» неосмотрительно было заявлять, как это делает автор предисловия: «Домаль, развивая учение Генона в виде эзотерической притчи, утверждал...» (18). В том-то и дело, что писатель Домаль, быть может даже и свято веря в истинность воображаемой им мистической реальности, сам ничего о ней не «утверждает» — все утверждения исходят от лица его героя, которого и зовут иначе, и обстоятельства его жизни не совсем те же самые, а главное, он все-таки герой романа, текста с принципиально иным модусом ответственности, чем научный доклад или же запись религиозного откровения. Отождествляя его высказывания с высказываниями автора, критик рискует и сам оказаться собеседником не автора, а его героя — то есть в каком-то смысле одним из персонажей (подразумеваемых) романа Рене Домаля...
Таков закон художественного творчества, осознанный еще в прошлом веке Флобером (который, кстати, очень живо интересовался мистикой): чтобы глубоко понять и воссоздать предмет, нужно от него отдалиться, писать о нем как бы чужими словами, с чужой точки зрения. И это общее правило, действительное не только для реалиста Флобера: недаром авторы мистических романов и повестей так часто сдабривают их иронией и эксцентрикой — будь то вольнодумец XVII века аббат де Виллар, или вдохновенный романтик-духовидец Жерар де Нерваль, или другой романтический сказочник Шарль Нодье, или близкий к сюрреализму Рене Домаль. Мистика здесь показывается как бы не совсем всерьез, и обусловлено это эстетической задачей, а не конспиративными ухищрениями, призванными-де скрыть тайную мудрость от профанов. От профанов было бы надежнее защититься каким-нибудь особым шифром, сложным герметическим языком, а прозрачность «светского» повествования рассчитана как раз на то, чтобы донести сакральное знание до непосвященных, правда при этом снять его сакральную невыразимость.
Иными словами, мистика выступает не столько как окончательное содержание текста, сколько как фактор его художественной формы. Такая «формализация» происходит по крайней мере на трех уровнях.
ДАЛЕЕ ЗДЕСЬ ЧИТАТЬ -
http://magazines.russ.ru/inostran/1997/6/zenkin-pr.html
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2010-10-27 01:28 pm (UTC)no subject
Date: 2010-10-27 01:29 pm (UTC)Что же касается богопочитания — одной из основных тем этой книги, — то он утверждал, что каббалист должен говорить о Боге в силу насущной необходимости, однако особенность избранной им темы такова, что ради сохранения ее каббалистического характера еще более необходимо говорить о Боге с преувеличенным почтением; таким образом, сия книга ни в коей мере не может быть посягательством на религию; простаки читатели перещеголяют по части простоватости самого графа де Габалиса, позволив себе обольститься его неуемным благочестием, если только сии чары не будут развеяны его шуточками да прибауточками.
Исходя из этих и других соображений, коих, Монсиньор, я не стану Вам пересказывать, ибо хочу, чтобы Вы держались одного со мной мнения, мой друг утверждал, что должен был написать книгу против каббалы не иначе как в шутливом тоне. Рассудите же нас, если это будет Вам угодно. По-моему, выступать против каббалы и прочих тайных наук следует, лишь опираясь на серьезные и веские аргументы. Он говорил, что истина весела по самой сути своей и чем чаще она смеется, тем сильнее становится. Сие подтверждается словами одного древнего автора, коего Вы наверняка знаете и без труда вспомните, ибо Господь даровал Вам отменную память: «Convenit veritate ridere, quia laetans».[2]
Ко всему этому он добавлял, что сокровенное знание становится опасным, если к нему не относиться с некоторым пренебрежением, позволяющим развеять его курьезные тайны, указав на их суть и раскрыв глаза на все их нелепости людям, попусту тратящим время на их поиски.
Я приму Ваш приговор со всем подобающим почтением, неотделимым, как Вам известно, от моей искренней к Вам любви, с которой, Монсиньор, я всегда остаюсь Вашим покорнейшим и признательнейшим слугою..."
no subject
Date: 2010-10-27 01:30 pm (UTC)Да предстанет перед Богом душа графа де Габалиса, скончавшегося, как мне только что сообщили, от апоплексического удара. Господа всезнайки не преминут заметить, что такого рода смерть не в диковину для людей, не умеющих хранить тайны Мудрецов, и что с тех пор, как блаженный Раймунд Луллий осудил их в своем завещании, карающий ангел никогда не упускал возможности незамедлительно свернуть шею любому, кто опрометчиво разглашает философические тайны.
Но пусть же эти господа не осуждают столь легкомысленно сего ученейшего мужа, не уяснив для себя мотивов его поведения. Мне он открылся до конца, что правда, то правда; но сделал это со всеми каббалистическими предосторожностями. Отдавая долг его памяти, скажу, что он был ревностным почитателем религии своих отцов-Философов и согласился бы скорее взойти на костер, нежели опорочить ее святость, заговорив с каким-либо недостойным вельможей, честолюбцем или распутником — тремя разрядами людей, с коими Мудрецы предпочитают вовсе на знаться. По счастью, я не принадлежу к вельможам, почти начисто лишен самолюбия, а уж что касается моего целомудрия, мне мог бы позавидовать любой Мудрец. Он находил, что я наделен понятливым, любознательным и неробким умом; мне недоставало лишь толики меланхоличности, чтобы убедить всех тех, кто упрекал графа де Габалиса за его излишнюю со мной откровенность, что я вполне достоин стать адептом тайных наук. Без меланхоличности, что и говорить, больших успехов в этой области не добьешься, но и та малость ее, коей я наделен, не отвращала меня от подобных занятий. В вашем гороскопе, повторял он мне сотни раз, попятный Сатурн находится в собственном доме; это вселяет надежду, что рано или поздно проникнетесь меланхолией в той мере, в какой это необходимо для Мудреца; мудрейший из людей, как это нам ведомо из каббалы, имел, подобно вам, Юпитера в восхождении, и однако ни разу за всю свою жизнь не улыбнулся, настолько велико было на него влияниe Сатурна, хотя и куда более слабое, нежели у вас.
Стало быть, не графа де Габалиса, а моего Сатурна должны винить господа всезнайки за то, что я склонен скорее разглашать их тайны, чем применять на практике. Если звезды не исполняют своего долга, виною тому отнюдь не граф де Габалис, и если мне недостает духовного величия, чтобы притязать на роль властелина природы, управлять стихиями, беседовать с высшими сущностями, повелевать демонами, порождать исполинов, созидать новые миры, говорить с Богом, стоя пред грозным Его престолом, добиваться от херувима, стерегущего вход в земной рай, позволения прогуляться по его аллеям — за все это надобно порицать или жалеть меня самого; не подобает при этом оскорблять память сего необычайного мужа, говоря, будто он умер оттого, что поведал мне обо всех этих вещах. Не разумнее ли предположить, что, будучи неутомимым бойцом, он пал в схватке с каким-нибудь строптивым духом? А быть может, увидев Бога лицом к лицу, он не вынес Господня взора — ведь сказано же, что узревший Его должен умереть. Может быть и так, что он только притворился мертвым, следуя обыкновению Философов, которые делают вид, будто умерли в одном месте, чтобы тут же перенестись в другое. Как бы там ни было, я не считаю, что способ, посредством коего он доверил мне свои сокровища, заслуживает хулы.
Вот как все это произошло".
no subject
Date: 2010-10-27 01:30 pm (UTC)