Образы культуры. Япония

"Никто не знает, что такое время. Люди научились только измерять его". Это слова философа, сына двух поэтов, так и не ставшего поэтом, но оставившего после себя несколько фраз, которые по форме и поэтичности можно отнести к высшим образцам поэзии. И, подражая ему, можно сказать: "Никто не знает, что такое поэзия. Люди научились только ощущать, воспринимать ее в непонятные им самим, возвышенные, одухотворенные мгновения своего бытия". Что такое поэзия? Это слово, созданное древними греками, на удивление многозначно. Похоже, что оно родилось из возгласа удивления. А перечисление его значений занимает в словаре древнегреческого языка целую страницу. Оно означает и "творить", и "делать", и "производить", и просто "сочинять". И "изобретать", и "украшать". От него происходят слова "пастырь" и "вождь". От него и выражения: "считать важным", "считать удивительным", и "усыновлять", и "подчинять себе". И самое удивительное: "не тратить времени". Никто не знает, что такое время. Но не нужно тратить его. Время быстротечно, быстролетно, мгновенно. Неуловимо. Оно может быть уловлено только в слове, запечатлено во фразе, оно оставляет только след, и этот след - строки двустишия, трехстишия, пятистишия, или четыре строчки с рифмой, или четырнадцать строк простой и мастерски изощренной строфы. Поэзия - запечатление в слове восторга осознания собственного бытия. Восторг и радость, грусть и печаль в форме удивления.
Мир японской поэзии удивителен и необычен. Как удивительна и необычна японская живопись. Вчитываясь и всматриваясь, понимаешь: у этого народа есть свой мир, вернее - свое видение мира. И это видение очень особенное, своеобразное. Японская поэзия как мир травы. Это ведь целый мир - огромный, сложный, разнообразнейший и очень красивый мир, поражающий своей утонченной гармонией. И мелодия японской поэзии звучит в общем мотиве поэзии человека, вписываясь в нее, как ландыш или одуванчик вписывается в единую гармонию растительного мира вместе с огромными деревьями - они части единого целого, их бытие определено единым принципом, таинственным и сложным, по поденным в своей первооснове.
Японская поэзия завораживает и привлекает своей необычностью. Удивительной простотой, причастностью к тайне бытия. Она подобна робкому прикосновению девушки к лепесткам подаренного ей цветка, в гармонии которого она неосознанно, но чутко угадывает гармонию своей души и своего тела и видит в нем узор своей судьбы. Японская поэзия прорастает в японскую живопись и рождает цветок духовного прозрения этого маленького и странного народа, обитающего на далеких островах и называющего их Страной восходящего солнца, производящего от него - от солнца, поднимающегося из-за волн океана, - и своих императоров, и себя, и цветы, и травы своей скудной земли, и свои удивительные поэзию и живопись."

В.П.Бутромеев

Образы культуры. НЭЦКЭ

Мастер тя-но ю. Мастер традиционной чайной церемонии. Он знает дзен чая. "Готовь свой чай на воде, почерпнутой из колодца Мудрости, не имеющей предела".

Пуруша. Медитирующий пуруша, управляющий миром с тончайшего уровня сознания - как символ величия человека и его превосходства над силами хаоса

Ямабуси. Ямабуси - монахи, живущие в горах. Владеют искусством магии и заклинаний. Также они отважные воины и совершенные бойцы. Этот Ямабуси изображен как несущий свет

Змея. Свернутая клубком змея - символ бесконечности мира. На обратной стороне санскритская надпись - мантра Шиве

Автор - Александр Леонидов

Эпизоды литературной жизни. Москва - Израиль

NEWSru.com :: Культура   В России начнет издаваться "Иерусалимский журнал", среди авторов - Губерман, Рубина, Ким, Городницкий   Крупнейшее литературное издание на русском языке, которое выходит в дальнем зарубежье, - "Иерусалимский журнал" - с ноября начнет издаваться в России, презентация его первого тиража прошла вечером в воскресенье, 1 ноября, в Большой хоральной синагоге в Москве, сообщает РИА "Новости" со ссылкой на руководителя пресс-службы Российского еврейского конгресса Михаила Савина. В презентации "Иерусалимского журнала" в Москве приняли участие писатель Михаил Веллер, бард Юлий Ким, актер Михаил Козаков, композитор Александр Журбин, поэт Владимир Вишневский, драматург Александр Гельман. Вел торжественный вечер член редакционного совета журнала, писатель и поэт Игорь Губерман. Еще в годы советской власти он стал известен как диссидент, провел несколько лет в лагере, в конце 1980-х годов эмигрировал и живет в Израиле, но часто приезжает и выступает в России. Его сатирические произведения, особенно четверостишья, называемые "гариками", пользуются неизменной популярностью. Журнал издается в Израиле с 1999 года и за это время стал одним из самых читаемых в мире литературных изданий на русском языке. "Иерусалимский журнал" публикует, в частности, современную израильскую литературу, переводы израильских классиков ХХ века и новые переложения библейских текстов. Среди постоянных авторов - Губерман, Ким, Дина Рубина, Феликс Кандель, Александр Городницкий, Асар Эппель.

Среди мастеров прозы, пишущих сегодня по-русски, Асар Эппель, известный читателям по книгам рассказов `Травяная улица` и `Шампиньон моей жизни`, выделяется необычайным богатством и пластикой языка, изысканностью и разнообразием стиля, умением прозревать глубинный смысл в обыденных вещах и воплощать его в слове. Героев Эппеля - трагических и смешных, странных и прямолинейных, высоко духовных и приземленно плотских - связывает одно: все они - обитатели Травяной улицы, то ли мифической, то ли реально существовавшей где-то на окраине послевоенной Москвы.

Роман "Эсав" ведущего израильского прозаика Меира Шалева - это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий - драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии - Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский "Дар".