byddha_krishna1958

Richard Powers, The Shape Changer
Очерки доисторических цивилизаций
Чарльз Ледбитер. Продолжение
"...Возможно, ближе всего к абстрактной науке было их изучение астрономии, но её они считали скорее религиозным, чем просто светским знанием. От остальных наук она отличалась тем, что была чисто традиционной, и не делалось никаких попыток пополнить запас знаний в этом направлении. Запас этот был невелик, но достаточно точен в том, что он охватывал. Они понимали, что планеты отличаются от звёзд, и называли их «сёстрами Земли» — ибо знали, что Земля является одной из них, — иногда они называли планеты «старшими детьми Солнца». Они знали, что Земля круглая, и что день и ночь происходят от её вращения вокруг своей оси, а времена года — от её обращения вокруг Солнца. Также им было известно, что звёзды находятся вне Солнечной системы, а кометы считали посланцами от этих других великих существ к их Господу Солнцу, но вряд ли они имели какое-то адекватное представление о действительном размере любого из этих небесных тел.
Они могли предсказывать и солнечные, и лунные затмения с большой точностью, но это делалось не на основании наблюдений, а при помощи традиционной формулы. Их природу понимали и не придавали им большой важности. Имеется множество свидетельств, показывающих, что те, от кого они унаследовали свои традиции, должны были либо вести непосредственные научные наблюдения, либо обладать способностями ясновидения, делающими эти наблюдения излишними; но перуанцы той эпохи, которую мы исследуем, не располагали ни одним из этих преимуществ. Единственной замеченной нами попыткой с их стороны сделать что-то вроде личных наблюдений было точное определение момента полудня путём тщательного измерения длины тени высокой колонны во дворе храма; чтобы точно её отметить, применялся набор маленьких колышков, передвигаемых по канавкам, вырезанным в камне. Этот же примитивный аппарат применялся для определения летнего и зимнего солнцестояний, поскольку с этими датами были связаны особые религиозные службы.
Архитектура этой древней расы во многих отношениях отличалась от любой нам известной, и её изучение представило бы огромный интерес для любого ясновидящего, обладающего техническим знанием этого предмета. Недостаток такого знания у нас самих делает для нас трудным точное описание подробностей, но мы надеемся передать хотя бы общее впечатление, которое с первого взгляда производит эта архитектура на современного наблюдателя.
Она была колоссальна, но не помпезна, и здания строились определённо для пользы и удобства, а не напоказ, во многих случаях являя свидетельства многих лет кропотливой работы. Многие здания были огромны, но большинство из них показались бы на современный взгляд несколько непропорциональными — почти всегда потолки были слишком низкими в сравнении с площадью комнат. Например, вполне обычным делом было обнаружить в доме губернатора несколько комнат размером с Вестминстерский зал, и при этом высота потолков ни в одной из них не превышала 3 м 75 см. Колонны не были неизвестны вообще, но использовались редко, и там, где у нас применили бы изящную колоннаду, в древнем Перу обычно строили стену с частыми проёмами. Те же колонны, которые использовались, были массивными и часто монолитными.
Настоящая арка с венечным камнем была им, по всей видимости, неизвестна, хотя окна и дверные проёмы с полукруглым верхом вовсе не были редкостью. В самых больших из них иногда использовалась массивная металлическая дуга, упиравшаяся с двух сторон, но обычно они всецело полагались на мощный скрепляющий раствор, которым пользовались вместо цемента. Состав этого материала нам неизвестен, но он был несомненно эффективен. Они вырезали и подгоняли свои огромные каменные блоки с величайшей точностью, так что место соединения едва можно было заметить; затем залепляли внешнюю поверхность каждого соединения глиной и заливали между камнями свой горячий и жидкий «цемент». Как бы ни были малы щели между камнями, жидкость находила в них путь и наполняла их застывая, становилась твёрдой, как кремень, который, впрочем, тогда и напоминала по внешнему виду. Тогда глину соскребали с поверхности, и стена была готова; и если через столетия в этой кладке появлялась трещина, она обязательно оказывалась в камне, а не в соединениях, поскольку они были крепче самого этого камня.
Большинство крестьянских домов были построены из того, что мы должны бы назвать кирпичами, поскольку делались они из глины, но «кирпичи» эти были большими кубами, достигавшими в размере почти метра. Глина не обжигалась, но смешивалась с особым химическим реагентом и оставлялась на открытом воздухе на несколько месяцев для затвердения, так что по виду и консистенции эти кубы скорее напоминали бетонные блоки, чем кирпичи, и построенный из них дом во всех отношениях почти не уступал каменному.
Все дома, даже самые маленькие, строились по классическому восточному плану с внутренним двориком, и у всех их стены были необычайной по нынешним понятиям толщины. Самый простой и бедный домик имел четыре комнаты, по одной с каждой из сторон дворика, на который они выходили, и поскольку у этих комнат обычно не было внешних окон, снаружи дома выглядели голо и угрюмо. В более бедных частях города или деревни делалось очень мало попыток внешнего украшения домов — однообразие глухих стен нарушалось лишь чем-то вроде фриза с очень простым узором.
Вход всегда был на углу квадрата, и в ранний период дверь была просто огромной каменной плитой, которая, подобно подъёмным решёткам в древних замках или современным выдвижным оконным рамам, двигаясь по пазам, поднималась с помощью противовесов. Когда дверь была закрыта, противовесы могли быть помещены на полку или отсоединены, так что дверь становилась совершенно неподъёмной массой, которая определённо бы обескуражила вора-домушника, если бы такой человек действительно существовал в столь хорошо устроенном государстве. В домах высших классов эта дверная плита была искусно украшена резьбой, а в более поздний период часто заменялась толстой пластиной из металла. Принцип действия, однако, менялся лишь незначительно, хотя в немногочисленных случаях наблюдались тяжёлые металлические двери, поворачивавшиеся на осях.
Более крупные дома первоначально строились по тому же плану, хотя имели гораздо больше украшений — не только в виде резьбы по камню, но и в виде широких полос метала, которые разнообразили его поверхность. В таком климате столь основательно повторенные здания были почти вечными, и большинство домов, существовавших и использовавшихся в то время, которое мы описываем, были этого типа. Однако некоторые более поздние — очевидно, построенные в те века, когда население убедилось в стабильности системы правления и способности правительства обеспечить законность — имели два ряда комнат вокруг внутреннего двора, как бывает в современных домах, и один ряд комнат выходил во двор (который у них обычно был красиво устроенным садом), а другой смотрел наружу. В этих комнатах были большие окна, или скорее, проёмы, поскольку, хотя в стране производилось несколько типов стекла, его не использовали для окон, которые закрывались по тому же принципу, что и двери.
Хотя общий стиль архитектуры этих домов, и маленьких, и больших, был несколько суровым и однообразным, зато он прекрасно подходил к тамошнему климату. Крыши были в основном массивные и почти плоские и делались либо из камня, либо из листов металла. Одной из самых примечательных черт их строений было почти полное отсутствие дерева, которого избегали из-за его горючести и вследствие этой предосторожности большие пожары в древнем Перу были неизвестны.
Способ, которым возводились эти дома, был своеобразным. Строительных лесов не применялось, но по мере того, как дом возводился, он наполнялся землёй, так что, когда стены поднимались до полной высоты, внутри была ровная земляная поверхность. На это всё клались камни крыши, и затем между ними, как обычно, заливался горячий цемент. Как только он застывал, землю выбирали, и крыша оказывалась в состоянии выдержать свой громадный вес, будучи, благодаря этому удивительному цементу, совершенно безопасной. На самом деле всё строение — и стены, и крыша, — когда было окончено, становилось во всех отношениях одним монолитным блоком, как если бы оно было вырезано из одной целой скалы, что, кстати, в некоторых горных местностях тоже применялось.
К некоторым столичным домам добавлялся второй этаж, но идея эта не пользовалась популярностью, и такие смелые нововведения были чрезвычайно редки. Нечто, напоминавшее многоэтажные дома, достигалось в любопытных зданиях, в которых размещались монахи или жрецы Солнца, но это устройство было таково, что не могло широко применяться в густонаселённом городе. Сначала делали огромную квадратную земляную платформу 300 метров в ширину и 5–6 метров в высоту, а затем на ней делалась другая подобная платформа в 270 метров шириной, отступавшая от краёв предыдущей на 15 метров, на ней — последовательно платформы в 240 и 210 метров, и так они возвышались, постепенно уменьшаясь, пока не достигали на десятом уровне размера в 30 метров. В этой последней платформы строился небольшой храм Солнца.
В целом это производило эффект огромной плоской ступенчатой пирамиды. В вертикальной поверхности каждой из этих огромных платформ выкапывались кельи, в которых жили монахи и их гости. В каждой келье находилась внешняя и внутренняя комната, причём в последнюю свет проникал только из первой, которая была полностью открыта своей внешней стороной — фактически она имела только три стороны и потолок. Обе комнаты были облицованы и вымощены каменными плитами, скреплёнными обычным образом. На террасах разбивались сады и прокладывались дорожки, так что в целом эти кельи были приятными местами обитания. В некоторых случаях для устройства таких террас использовалась естественная возвышенность, но большинство подобных пирамид были насыпаны искусственно. Часто вовнутрь нижнего яруса вели туннели, там устраивались погреба для зерна и других надобностей.
В дополнение к этим примечательным уплощённым пирамидам существовали и обычные храмы Солнца, некоторые из которых были огромного размера и занимали большую площадь, хотя все они, на европейский взгляд, имели один общий недостаток — были несоразмерно низкими по отношению к своей ширине. Они всегда окружались приятными садами, под деревьями которых в основном и проходило обучение, которым эти храмы столь заслуженно славились.
Внешний вид этих храмов иногда был менее внушительным, чем того можно было желать, но во всяком случае внутреннее их убранство более чем компенсировало все другие возможные недостатки. Значительное применение драгоценных металлов для украшения оставалось чертой перуанской жизни и через тысячи лет спустя, когда горстка испанцев смогла покорить сравнительно выродившуюся расу, занявшую место тех, чьи обычаи мы пытаемся описать. В те времена, о которых мы пишем, обитатели Перу не были знакомы с нашим искусством позолоты, но были чрезвычайно искусны в ковке больших тонких пластин, и это вовсе не редкое явление, когда храмы были буквально облицованы золотом и серебром. Пластины, покрывавшие стены, часто были толщиной более полусантиметра, и всё же они повторяли тонкий рельеф в камне, будто были с лист бумаги, так что с современной точки зрения храм часто был хранилищем несметных богатств.
Но раса, построившая эти храмы, вовсе не считала это богатством в нашем смысле слова, а лишь подходящим и годным украшением. Следует помнить, что применение подобных украшений вовсе не ограничивалось храмами — стены всех достаточно приличных домов покрывались каким-нибудь металлом, подобно как наши бывают оклеены обоями, и голая каменная стена внутри дома была для них примерно тем же, чем для нас — просто побелённая; применение таких стен было практически ограничено хозяйственными постройками или домами крестьянства. Но чистым золотом, как храмы, были отделаны только дворцы царя и генерал-губернаторов, для простого же народа делались все виды красивых и полезных сплавов, и богатый эффект достигался сравнительно низкой ценой.
Думая об их архитектуре, мы не должны забывать цепь крепостей, воздвигнутых царём на границах империи, чтобы сдерживать жившие за её границами варварские племена. Для точного их описания и оценки, которая хоть чего-нибудь стоила бы, нам потребовались бы услуги эксперта, но даже совершенно гражданский человек мог видеть, что во многих случаях расположение этих фортов было прекрасно выбрано, и при отсутствии у наступающих артиллерии они должны были быть практически неприступными. Высота и толщина их стен была в некоторых случаях необычайной. Их особенностью (как впрочем и у всех высоких стен в стране) являлось постепенное утончение с толщины нескольких метров у основания до более обычной толщины на высоте 7 или 10 метров. В этих замечательных стенах были проделаны тайные проходы и наблюдательные камеры, а внутри крепость так устроена и снабжена провизией, что её гарнизон мог выдерживать длительную осаду без особого неудобства. Особенно наблюдатели были поражены искусным устройством серии вложенных ворот, соединённых узкими и извилистыми проходами, оставлявших войска, штурмующие крепость, полностью на милость обороняющихся.
Но самой удивительной работой этого странного народа являлись без сомнения их дороги, мосты и акведуки. Эти дороги тянулись по стране на сотни километров (а некоторые — более чем на тысячу), невзирая на все трудности рельефа, что вызвало бы восхищение самых смелых современных инженеров. Всё делалось в колоссальных масштабах, и хотя в некоторых случаях количество требовавшегося труда было почти неисчислимым, результаты были великолепными и долговечными. Вся дорога вымощалась плоскими каменными плитами, во многом так же, как тротуары наших лондонских улиц; с каждой стороны на всём её протяжении высаживались деревья, дававшие тень, и цветущие кустарники, наполнявшие воздух благоуханием, так что страна была пересечена сетью великолепных мощёных бульваров, по которым ежедневно туда и сюда спешили гонцы царя. Эти люди были также и почтальонами, поскольку в их обязанности входило бесплатно доставлять письма любого, пожелавшего их послать.
Терпеливый гений и неукротимое упорство этого народа особенно были видны там, где строителям дороги приходилось преодолеть ущелье или реку. Как мы уже говорили, принцип настоящей арки был этому народу неизвестен, и самым большим приближением к нему в мостостроении была укладка камней по такому принципу, чтобы каждый следующий камень немного выдавался над предыдущим, пока две опоры моста наконец не соединялись; а их удивительный цемент скреплял всё строение до прочности монолита. Они ничего не знали и об изолирующих дамбах и кессонах, так что часто им приходилось проводить огромную работу по отводу реки в другое русло на время, пока строился мост, или, в других случаях, они строили своеобразный волнорез, выдававшийся до того места, где нужно было установить опору, а затем, по завершении работы над ней, разрушавшийся. Из-за этих трудностей там, где это было возможно, они предпочитали строительству мостов насыпку дамб, и часто вели дорогу и акведук через ущелье, по которому протекала достаточно большая река, с помощью огромной дамбы с многочисленными трубами в ней, вместо постройки обычного моста.
Их система орошения была удивительно совершенной, и в значительной мере она поддерживалась даже сменившим их народом, так что большая часть страны, снова превратившаяся сейчас в пустыню, была зелёной и плодородной, пока не попала в руки ещё более некомпетентных испанских завоевателей. Возможно, не было в мире более масштабных инженерных подвигов, чем создание дорог и акведуков в древнем Перу И всё это делалось не принудительным трудом рабов или пленников, а получавшими регулярную плату крестьянами, которым в значительной мере помогала армия.
Царь держал многочисленную армию, чтобы всегда быть в состоянии бороться с пограничными племенами, но поскольку вооружение этой армии было очень простым и обучения требовалось совсем немного, большую часть времени солдаты были доступны для привлечения к разного рода общественным работам. В их руках полностью были все ремонтные работы, связанные с общественными сооружениями, и также они поддерживали постоянный поток гонцов-почтальонов, доставлявших отчёты и депеши, равно как и личную корреспонденцию, по всей империи. Армия хорошо справлялась с поддержанием всей существующей инфраструктуры, но когда должна была быть построена новая дорога или крепость, обычно нанималась дополнительная рабочая сила.
Конечно, иногда случалась война с менее цивилизованными племенами, жившими на границах, но в то время, о котором мы пишем, они редко причиняли серьёзное беспокойство. Их легко отбивали и налагали на них дань, или, если представлялось, что они могут воспринять более высокую цивилизацию, их страна присоединялась к империи и подпадала по её законы. Естественно, поначалу с такими новыми гражданами были некоторые трудности — они не понимали новых обычаев и не видели причин, почему нужно следовать им, но через некоторое время большинство из них легко входили в колею, а те, кто оказывались неисправимыми, высылались в другие страны, ещё не поглощённые империей.
В ведении войны перуанцы были достаточно гуманны, и поскольку в войне с дикими племенами они почти всегда оказывались победителями, это было для них сравнительно легко. У них было высказывание: «Ты никогда не должен быть жесток к своему врагу, потому что завтра он будет твоим другом». Покоряя окружающие племена, они всегда старались сделать это с наименьшим кровопролитием, чтобы эти народы охотно входили в империю и могли давать хороших граждан, испытывающих братские чувства к своим завоевателям.
Их основным оружием были копья, мечи и луки; также они давали значительное применение боласам, орудию, которое до сих пор применяется южноамериканскими индейцами. Оно состоит из двух каменных или металлических шаров, соединённых верёвкой, и бросается так, чтобы запутать ноги человека или коня и повалить его на землю. Защищая крепость, они всегда скатывали на нападающих большие камни, и сооружения были специально так устроены, чтобы это удобно было делать. Применявшийся меч был коротким, больше похожим на мачете, и использовался только когда было сломано или потеряно копьё. Обычно они деморализовывали врага непрерывным потоком стрел, и пока он не успевал опомниться, нападали на него с копьями.
Оружие было сделано хорошо, потому что перуанцы превосходно владели искусством работы по металлу. Они использовали железо, но не знали, как сделать из него сталь, и потому оно для них было менее ценным, чем медь и различные латуни и бронзы, которые они могли делать чрезвычайно твёрдыми, сплавляя их с разновидностью своего примечательного цемента, тогда как железо не могло сплавляться с ним столь совершенно. Процесс упрочнения давал замечательные результаты, и даже медь, будучи подвергнута ему, могла быть выкована так же тонко и быть при этом такой же острой, как наша лучшая сталь, и нет сомнений, что некоторые из их сплавов были твёрже любого металла, который мы в состоянии изготовить сейчас.
Возможно, самой красивой чертой их работы по металлу была её чрезвычайная тонкость. Некоторые из их гравировок были просто удивительны — узор был почти неразличим невооружённым глазом, во всяком случае, глазом современного человека. Лучше всего была удивительная работа, подобная филиграни, в которой они так преуспели — невозможно понять, как им удавалось выполнить её без увеличительного стекла. Большая её часть была столь неописуемо утончённой, что её нельзя было чистить любым обычным способом. При попытке тереть или чистить её, как бы осторожно это ни делалось, она была бы сразу испорчена; так что когда это было необходимо, её приходилось чистить чем-то вроде выдувной трубки.
Другим производством, ставшим особенностью этой цивилизации, было гончарное дело. Они придумали, как, смешивая глину с особым химикатом, придавать ей красивый розовый цвет, и инкрустировали её серебром и золотом так, что достигался эффект, не виданный нами где-либо ещё. Здесь нас опять восхитила чрезвычайная тонкость линий. Достигались также и другие прекрасные цвета, а одна из модификаций оказывавшегося повсюду полезным кремнёвого цемента, будучи смешана с приготовленной глиной, делала её прозрачной почти как наше лучшее стекло. Огромным преимуществом такого стекла было то, что оно было значительно менее хрупким, чем современное — оно почти что напоминало «ковкое стекло», о котором иногда приходится читать как о средневековой выдумке. Они несомненно владели искусством изготовления определённого вида тонкого фарфора, который мог гнуться, не разбиваясь, о чём пойдёт речь, когда мы перейдём к их литературным достижениям.
Поскольку у этой нации не в обычае было использование дерева, металлическое и гончарное производство в значительной мере его заменяли, причём с большим успехом, чем нам бы показалось возможным в наши дни. Несомненно, что древние перуанцы, в своих постоянных химических исследованиях, открыли некоторые процессы, которые до сих пор остаются тайной для наших производителей, но со временем они будут вновь открыты и нашей пятой расой, и когда это случится, настоятельные потребности и конкуренция нашего времени приведут к применению их в областях, о которых в древнем Перу и не мечтали.
Искусство живописи практиковалось там в значительной мере, и всякому ребёнку, показавшему особую склонность, помогали развить свой талант до предела. Однако методы, принятые там, совершенно отличались от наших собственных, и их специфика необычайно увеличивала трудности обучения. В качестве поверхности не использовалось ни бумаги, ни холста, ни деревянных досок, но вместо этого применялись листы особого материала на основе кремния. Его точный состав оказалось трудно выяснить, но у него была нежная кремовая поверхность, напоминающая тонкий и ещё не покрытый глазурью фарфор. Он не был ломким, но мог сгибаться, как лист фольги, а толщина, в соответствии с размером, варьировалась от толщины плотной бумаги до толстого картона.
На эту поверхность краски большой яркости и чистоты наносили кистью, предоставленной самой природой. Это был просто кусок, отрезанный от треугольного в сечении стебля какого-то распространённого там волокнистого растения. У этого куска последние два сантиметра или чуть больше толкли, пока не оставались только волокна, тонкие, как волос, но почти такие же жёсткие, как проволока; и так получалась кисточка, тогда как остальная часть служила ей ручкой. Такую кисть, конечно же, можно было снова и снова обновлять по мере износа, подобно тому, как мы чиним карандаш. Художник просто отрезал износившиеся волокна и размягчал следующий отрезок ручки. Острое треугольное сечение этого инструмента позволяло умелому художнику использовать его и для тонких линий, и для широких мазков, используя в первом случае угол, а во втором — сторону треугольника.
Краски были обычно в виде порошка, и по мере надобности разводились, но не маслом и не водой, а каким-то особым составом, который моментально высыхал, так что раз нанесённый мазок уже более не мог быть изменён. Никаких эскизов не делалось — художник должен был научиться работать верными и быстрыми мазками, добиваясь нужного цвета и нужной формы одним исчерпывающим усилием, во многом так же, как это делается при создании фресок или в некоторых японских техниках. Эти краски были чрезвычайно эффектными и яркими, и некоторые из них превосходили по чистоте и тонкости цвета любые, применяемые сейчас. Например, были удивительная голубая краска чище любого ультрамарина, а также розовая и фиолетовая краски, непохожие ни на один современный пигмент, при помощи которых великолепие закатного неба воспроизводилось гораздо точнее, чем представляется возможным в наши дни. Украшения из золота, серебра, бронзы и металла, имевшего глубокую малиновую окраску и неизвестного сейчас науке, изображались на картине при помощи порошка из самих этих металлов, во многом как на средневековых миниатюрах. И каким бы эксцентричным не казался этот метод на современный взгляд, нельзя отрицать, что он производил эффект варварского богатства, по-своему чрезвычайно поразительный.
Перспектива выдерживалась хорошо, рисунки были точны и совершенно свободны от грубоватой неуклюжести, характерной для позднего периода центрально- и южноамериканского искусства. И хотя их пейзажное искусство было определённо хорошо, в то время, которое мы изучали, оно не было самоцелью, а использовалось лишь как фон для человеческих фигур. В качестве темы часто выбирались религиозные процессии, а иногда сцены, где заметную роль играли царь или местный губернатор.
Когда картина была окончена (а опытными художниками это делалось с замечательной быстротой), она покрывалась каким-то лаком, который обладал свойством высыхать почти моментально.
Картина, обработанная им, становилась практически несмываемой и могла быть на долгое время выставлена под дождь или на солнце без всякого заметного ущерба для неё.
ПРОДОЛДЖЕНИЕ БУДЕТ