Литературные чтения. "Умение слушать и слышать музыку это особый дар"

[byddha_krishna1958]

Эмма и попугай
(продолжение)

Часть вторая

                                                          Разработка  

       

    Была пятница, любимый день Эммы. Солнце, найдя узкую щель между портьерами, разрезало комнату узким оранжевым лучом. Эмма лежала неподвижно, хотя проснулась довольно давно. Было непонятно, почему Геро не будит ее. Нарушать ритуал пробуждения и начала нового дня не хотелось. Теперь все семейные традиции сохранялись, как особая ценность. Это была память об отце, о навсегда утраченной счастливой жизни.

 

    После  смерти отца прошло три года. Невыносимое горе не ушло, не ослабило своей железной хватки. Острота боли не исчезла. Они горевали с птицей вместе. Геро садилась ей на плечо, выгнув голову, склонялась к Эмминому подбородку и слезы, непрерывно текущие по щекам, стекали  по ярко-зеленой птичьей головке. Так они проводили день за днем, пока Геро не решила, что пора искать выход из бесконечного лабиринта скорби. Однажды утром, прокричав свое приветствие, она вылетела из спальни и через минуту вернулась с небольшим листком нотной бумаги, который положила на кровать рядом с Эммой. Та удивилась такому неожиданному подношению. «Что это?» Птица клювом пододвинула листок поближе. «Геро, я не понимаю, что ты от меня хочешь? Это записи отца. Что я должна сделать?»

    Геро стянула одеяло, и Эмме пришлось встать и идти за птицей. Они пришли в кабинет Генриха. Женщина с ужасом смотрела на сотворенное любимой подругой кощунство: шкаф отца, неприкосновенный при его жизни, и уж тем более после его смерти, был открыт настежь. Эмме не пришло в голову даже поискать ключ от этого шкафа и полюбопытствовать, что же такое хранит в нем отец. Смерть ничего не изменила: это был кабинет Генриха, и он им оставался. Здесь вытиралась пыль, мылись полы и окна. Но каждый листок лежал там, где его положил хозяин кабинета.

 

    Эмма с раннего детства любила бывать здесь. Чуть сумрачная, скорее таинственная от вечного полумрака комната, с высокими темными шкафами, в которых хранились ноты сонат, симфоний, сюит, ораторий, баркарол и рондо. В них был собран мир звуков, мир небесной гармонии, которую дано слышать и записывать немногим людям. Композиторы почитались в этом доме  наравне с богами. Подросшая девочка, получила право быть собеседницей этих богов. Отец слушал ее игру, поправлял, но никогда не ругал. Хвалил, когда считал, что дочь добивалась заметного успеха. Рассказывал о возможном прочтении того или иного произведения. Предлагал Эмме  найти  свою трактовку. Потом садился к роялю сам и играл тоже произведение. Это и была лучшая школа.

     Очень скоро у Эммы образовалось  два музыкальных бога – Моцарт и Бах.

    - Ты выбрала две вершины, дочь. Каждый из них сумел сделать слышимой  недоступную смертным, небесную гармонию. Хотя трудно найти два других более разных подхода к этой гармонии.

     - Почему?

     - Понимаешь, Эмма, их различие, их принципиальное, глубинное различие, возможно, осознается немногими людьми. Бах – великий композитор, он умел разговаривать с Богом. Его музыка это всегда речь, обращенная к Богу.

    - А Моцарт не умел обращаться к Богу так, как Бах?

    - Вот здесь и начинается различие. Ему не нужно было такое умение. Бог сам разговаривал с Моцартом. Понимаешь? Не Моцарт с Богом, а Бог с Моцартом. Бах записывает свою речь, обращенную к Богу. А Моцарт записывает речь Бога, обращенную к человеку. Подумай об этом, дочь. Это очень важное для понимания музыки различие.

    - Так, что же, Бах хуже Моцарта?

    - Да, что ты, Эмма! Такого критерия просто быть не может, когда речь идет о великих композиторах. В такой музыке не может быть критерия – «лучше-хуже». Здесь работают другие законы: насколько полно, глубоко, выразительно и эмоционально точно передана небесная гармония, переносимая композитором на нотный лист. И что способна услышать ты сама, когда звучит их музыка. Каждому композитору нужен особый слушатель, обладающий особым слухом. Умение слушать и слышать музыку это особый дар.

   Прошло немало лет со дня этого разговора, прежде чем Эмма не просто поняла мысль отца, а услышала ее в музыке. Прибавилось «любимцев»: Гендель, Скарлатти, Малер, список увеличивался с каждым годом,   прибавляя эмоций, и переживаний, и способности понимать музыку и ее непростой язык.

   Она всегда помнила тот, особый концерт, на котором Генрих и его оркестр исполняли Первый концерт Малера. Она смотрела на отца и вдруг, в какой-то момент перестала его узнавать. Это был другой человек. И даже не человек. Неведомое существо высшего порядка. Музыканты извлекали звуки из своих инструментов. Эти звуки разливались вокруг, наполняли пространство, сливались и сталкивались…

    Но только руки Генриха, взлетающие, словно длинные узкие крылья,  превращали, преобразовывали эти звуки в музыку.  Руки отца собирали звуки, соединяли их воедино. Звуки становились  сложной, волшебной материей, тонкой, переливающейся  тончайшими оттенками самых ярких красок. Магия рук, превращающих звуки в музыку, с тех пор была высшим достижением для Эммы. Она услышала в этой музыке другой язык. В нем не было слов, букв, глаголов и существительных. Это был язык Творца, выше которого быть ничего не может. Как не может быть для человека, понявшего этот язык, большего счастья.

      После смерти отца, Эмма перестала слышать музыку. Не слушать, а слышать. Это были только звуки, музыка исчезла. Дом наполнила оглушительная тишина. Впервые Эмма так отчетливо поняла, что музыкой может быть звук голоса и шагов, шуршание нотных листов, звук открываемой крышки рояля, скрип старого кресла, с которого встает отец. Музыкой был он сам – высокий,  худой, гибкий, с густой шапкой красиво седеющих волос.  Каждое исполняемое произведение проживалось им не только умом, душой, но и всем его телом, драматически выразительно, пластически точно, ярко, певуче. Тело становилось чудесным инструментом,  которому подчинялся оркестр. Забыть это было невозможно, как невозможно вернуть.

   Теперь Эмма бродила по пустой, гулкой квартире, натыкаясь на мебель, которая вдруг стала мешать ей, хотя раньше она просто ее не замечала. Рояль, к которому она не прикасалась, покрылся пылью.  Подойдя к нему, она хотела стереть пыль. Но застыла в странном оцепенении. Внезапно ее пронзила странная мысль: она поняла, что отец поручил ей продолжить то важное дело, которому была посвящена вся его жизнь. «Но я не могу стать дирижером!» И в ту же секунду поняла, что ошиблась – это было что-то иное. Но рука уже писала, будто сама собой выводила на пыльной крышке рояля привычное слово: «ноты».

    «Господи, какие ноты? Почему я не могу понять, что мне делать с собой, но ведь что-то я должна сделать? Я же чувствую. Я не могу ошибиться! Вот только – что?»

 

    Эмма сидела в кабинете отца уже давно. Геро, раскрывшая шкаф, заставила ее вытащить ящики со странной нотной картотекой. На каждом листочке была написана музыкальная фраза. Иногда просто сочетание нот. Эмма мучительно пыталась разгадать смысл собирания таких фраз. Так прошел день. Но и следующий ничем не отличался от предыдущего, и все последующие не приносили разгадки. Тайна оставалась тайной.

    - Геро, что нам делать? Ты же понимаешь, что отец не мог заниматься бессмысленным  коллекционированием. У всего этого должен быть смысл. Но какой?

    - Генрих! Генрих - умница!

    Резко и внезапно Геро сменила интонацию и заговорила голосом отца: «Расскажи, что тебе приснилось». Эмма вздрогнула, так это было похоже,  так узнаваемо, так привычно звучала фраза.

    - Ты хочешь сказать, что сны, которые собирал отец, как-то связаны с этими листочками? Но как,  Геро? Как одно может иметь отношение к другому? Собирание снов было странным и непонятным для дирижера увлечением. Отец никогда не говорил, почему он увлекся этим. Но причем же здесь ноты?

     Геро печально смотрела на Эмму.  «Я сказала какую-то глупость? Я не понимаю то, что знаешь ты? Так подскажи! Что ты молчишь? То болтаешь, не закрывая клюв, то слова лишнего не вытянешь из тебя».

    "Дочь, есть задачи, которые человек должен решать сам".

   И вновь Геро говорила голосом Генриха  и после этой фразы вылетела их кабинета, сообщив, что будет смотреть в окно. Эмма хорошо помнила, по какому поводу отец произнес эту фразу. Теперь стало понятно, что помощи от Геро ждать не приходится, ей  и только ей самой необходимо проделать путь, который приведет в нужное место. И тут произошло нечто ошеломительное и непонятное – Эмму охватил гнев. Бешенный, неконтролируемый. Она поняла, что ее гнев направлен … на отца! Зародившись в голове, он стремительным вихрем охватил все тело, захлестнул острой ненавистью и обидой: «Ты оставил меня, не знающую как жить! Не умеющую жить без тебя! Я не понимаю, что ты хочешь от меня? Что я должна делать? Зачем мне эта бессмысленная жизнь?! Почему я должна мучится, не понимая, что делать с этими дурацкими нотами?!» Эмма выкрикивала гневные реплики, захлебываясь слезами, вздрагивая от рыданий всем изнуренным страданиями телом. Ее еще била нервная дрожь, когда она спохватившись  остановила истерику невероятным усилием воли. «Господи, что со мной? Кто мне сказал, что отец чего-то требует от меня? Да, я не умею жить так, как живут другие люди. Но я сама захотела такой жизни. Отец никогда не неволил меня. Я всегда была свободна. Пока был жив отец, я была счастлива. Я столкнулась с загадкой, трудной и, кажется, неразрешимой. Но я сама вышла на этот путь. Почему же я обвиняю отца?» Эмма привычно взяла себя в руки и постаралась успокоиться. «Как хорошо, что квартира такая большая - Геро далеко и не слышала моих безобразных криков. Я бы просто сгорела сейчас со стыда. Но, что же было со мной? Я боюсь перемен? Или неудачи? Боюсь, что это путь в никуда?»

 

   Путь оказался долгим, сложным и запутанным. Каждое утро Эмма варила себе крепчайший кофе, а для Геро насыпала самого любимого корма в красивую чашку и наливала свежей воды во вторую такую же; все это переносила в кабинет отца, туда же неизменно являлась Геро, и они вместе приступали к работе. Архив отца был огромен, и первой реакцией был ужас перед невыполнимостью непонятной задачи. Но Эмма не могла себе позволить отступление. Через какое-то время она сумела разобраться в системе, которую создал Генрих, объединяя отдельные листки. Временами, когда возникало очередное сомнение в правильности действий, поднимала глаза и смотрела на птицу, спокойно и, казалось, насмешливо наблюдавшую за своей любимицей. Когда Эмма приходила в отчаяние, Геро  неспешно приближалась к ней, осторожно поглаживала по щеке своим мощным клювом и произносила неизменное: «Бог в помощь!» И Эмме ничего не оставалось делать, как только продолжать начатое.

    Это утро ничем не отличалось от других.  Эмма пила кофе, Геро неспешно клевала зернышки и наблюдала.  Эмме  нужно было найти карандаш, а она точно знала,  что в ящике отцовского стола всегда лежало множество остро отточенных карандашей. Карандаши были на месте, но было еще что-то, что привлекло ее внимание – свернутый втрое лист голубоватой бумаги. Она достала его, развернула и с удивлением начала читать:

                                           « Первая часть -  Экспозиция

       Состоит из четырех разделов. Главная партия – самая важная. Это Главная тема, основная мысль и основа конфликта. Может состоять из двух, реже более тем. Основа развития сюжета.

     Побочная партия – но не второстепенная, «побочная», чтобы отличать от Главной. Во всем противостоит  Главной партии.  Столкновение этих партий и есть конфликт, сдвиг, прорыв, перелом.  Возникает внезапное нарушение характера, появляются контрастные элементы.

    Связующая партия – переход от Главной темы, но добавляет новый мотив.

    Кода – обобщение всего материала Экспозиции. Новая тональность.

 

                                     Вторая часть – Разработка

 

      Центральный и важнейший раздел. Темы развиваются в условиях неустойчивости. В точке «золотого сечения» наступает кульминация, развивающая  все темы заявленные в Экспозиции. Обязательное условие – Разработка должна создать новую ситуацию, противоположную Экспозиции.  Происходят изменения, вплоть до переосмысления участниками  конфликта его смысла. Решению задачи способствуют полифонические приемы. Увеличение темы, т.е. изложение в более крупных ритмических единицах (звучит медленнее), или более мелких – звучит быстрее. Инверсии – верхние ноты становятся нижними, а нижние верхними. Стретты – здесь происходит наложение разных голосов. И нельзя забывать о Контрапункте – из разных тем вычленяются мотивы и соединяются.

 

                                           Третья часть – Реприза

      Повторение Экспозиции, но на ином уровне. Побочная партия переносится в Главную, но при этом обязательно меняет характер. Конфликт разрешен, исчерпан. То, что было в состоянии борьбы, противостояния оказалось примиренным, соединенным».

 

    - Геро, это же сонатная форма! Зачем отцу была нужна такая шпаргалка?! Ему ли не знать главной музыкальной формы! Соната это соната, да, она так устроена. Любой профессиональный музыкант это знает.

    - Тебе! Шпаргалка – тебе! Шпаргалка – Эмме!

    - Но зачем? Я не сочиняю симфоний, Я ничего не сочиняю и не дирижирую оркестром.

    - Эмме нужна шпаргалка!

    Геро облетела стол и села на худое Эммино плечо. Затем слетела на стол и схватив клювом листик с нотами положила его перед подругой. Затем подхватила другой, потом еще и еще один. И все это в определенном порядке раскладывала на столе.

    - Геро! Умница! Я поняла! Отец записывал крошечные фрагменты симфонии. Но какой? Он сам ее писал? Или это известное произведение? Но тогда зачем такая головоломка?  Хотя, если  сочинял сам, то тоже непонятно, зачем делать из нее загадку. Случайно перепутать он не мог. Так музыку никто не записывает – отдельный листок с обрывочной фразой. Что же это такое?

     Эмме показалось, что в ее голове взорвался фейерверк и рассыпался тысячью разноцветных огней, медленно гаснувших и погружающих во тьму ее измученный мозг. Но характер не позволял проявить бурные эмоции даже перед птицей. Впрочем, «даже» было как раз лишним – Геро была единственным существом, перед которым Эмма могла выражать или скрывать свои переживания.

    «Я на пороге какого-то важного открытия. Но какого? Что изменилось от того, что обрывки музыкальных фраз могут составить цельное музыкальное произведение? Это даже не разрозненные нотные листы разобрать. Да, там были неизвестные сочинения. Но там можно было проследить музыкальную логику, развитие темы. А здесь что можно проследить?»

   Эмма задала себе еще множество вопросов, но не знала ответа ни на один из них. Гулкая тишина огромной пустой квартиры нарушалась только звуком капель, падающих из плохо закрытого кухонного крана. 

    «Кап» - тишина. «Кап» - тишина. «Кап» - тишина. 

    «Старый пруд. Прыгнула в воду лягушка. Всплеск в тишине». 

    «Странно, почему я вспомнила стихотворение Басе? Что общего у… Вечность! Вот что общего!  Звук, который мог существовать миллионы лет назад. Звук, живущий независимо от человека.  Звук… Звук вечности.  Его мог услышать только Бог. Еще не знаю почему, но мне кажется, что я приближаюсь к пониманию чего-то очень сложного, грандиозного. Я приближаюсь к разгадке?»

 

   - Листочек к листочку. Страничка к страничке. Прочитаешь – поймешь.

   Старичок с лицом младенца перебирал пожелтевшие от времени ноты. В его крохотном магазинчике теперь пахло вишневым вареньем и лимоном. Он смотрел на Эмму и его глаза в окружении глубоких морщинок – лучей сияли и были полны веселья.

    - Поищи. Он не успел передать. Слишком стремительно ушел. Его ждал другой оркестр, в другом месте. Ты поищи. А я пришлю тебе вишневого варенья.

 

    Эмма не сразу поняла, что это был сон. Реальность, материальность сновидения не оставляли сомнений в подлинности происходящего. Эмма заснула в кабинете Генриха, положив голову на столешницу, заваленную нотами.

    Встав из-за стола, она решительно направилась, без малейшего сомнения, к  дальнему шкафу. Она увидела ее сразу – толстая, сапфирово-синяя сафьяновая  папка была знакома ей с детства. Она знала, что там хранятся записи отца, связанные с музыкой. Но первыми ей попались страницы, где отец описывал ее детство. Записи были не регулярными, от случая к случаю. «Потом. Это прочту потом. Сейчас важно другое. А вот и оно!» Несколько листов  были скреплены, и на верху первого  было написано твердой рукой отца – "Эмме".

 

  
Продолжение следует
сборник "Мастерская сновидений"
Василий Тверской, Нелли Тверская
издательство "Полет Джонатана", Москва, 2011