Писатель и его муза в образе лечащего врача. Экскурсы в греческую и медицинскую мифологию, графоманские закидоны и время от времени творческие секс-акты. Вот, собственно, и все. Хотя нет, справедливости ради надо отметить, что страницы две в общей сложности потрачены на описание убийственных по банальности мистических переживаний. Вообще книга удивительно инфантильна, несмотря на наличие комментариев и постельных сцен. Что касается последних, то все действие как раз и происходит на и вокруг больничной постели. Этакая мечта созревающего подростка об аппетитной медсестре, которая все знает и ни перед чем не остановится. Эротизм белых форменных медицинских халатов. Отдыхающий автор, ей-богу, как ребенок. Ясное дело, Фаулз намеренно утрирует ситуацию, рассчитывая на понимание расслабленного читателя-интеллектуала. В этом, надо полагать, и заключается его искусство великого мистификатора, постулированное переводчиком. Однако столь крупный автор не может ограничиться исследованием темы лишь с одной, лечебно- профилактической стороны. Халат превращается в греческую тогу, муза откладывает шприц с легким возбуждающим средством и берет в руки лиру. Соответственно, в разговоре вместо медицинских терминов начинают появляться, как повешенные по краям дорог в военное время, наполненные свежестью девственных аттических лесов полубожественные имена. Такой поворот событий для упомянутого читателя также исполнен сарказма, поскольку явно следует скрытой логике словаря латинизмов.
Конечно, не все так просто в этом романе, похожем на развалины дельфийского храма, если бы он развалился сразу после постройки. Ведь все происходит вовсе не в больничной палате, а в голове героя - это раз. Муза меняет не только внешний облик, но может, например, раздвоиться - это два. Что еще? Ах, да - швейцарские часы с кукушкой на стене. Это три. И кроме этого, конечно, язык, в смысле литературный. "Он трижды быстро щелкает пальцами - большим и указательным". Трижды, да еще и быстро, щелкнуть большим и указательным пальцами может только человек с каким-то врожденным дефектом рук. В ответ "она бросает на него колеблющийся ... взгляд". Такими вот, недоступными обычным людям способами эти двое постигают сущность творчества. И в момент наивысшего озарения им, а заодно и читателю, открывается, что сущность эта - не что иное как патологическое отклонение, вызванное параноидально- вуайеристскими наклонностями отдельных индивидуумов. А сам по себе литературный текст - всего лишь "мантисса", то есть "добавление сравнительно малой важности". С последним трудно не согласиться, тем более что Фаулз предоставляет великолепный образчик подобного текста. Может быть, следовало бы согласиться и с первым, но вальяжная фигура отдыхающего автора, выпирающая с каждой страницы, к этому не располагает.
Сказать, что финал романа (мета-романа, как его почему-то иногда называют, хотя могли бы назвать, к примеру, метео-романом) символичен, значит ничего не сказать. Судите сами. Музы отлетели, "благословенная тишина снисходит наконец на серую комнату..." и стоящую в ней кровать, на которой возлежит писатель. "Он сознает лишь, что погружен в пронизанную светом бесконечную дымку, как бы парит в ней, словно божество, альфа и омега (и все прочие буквы меж ними) сущего, над океаном легких облаков". Кукует кукушка.

Отдых закончен, пора вставать.

• Сергей Левиков, "Петербургский книжный вестник On-Line"