byddha_krishna1958 (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
byddha_krishna1958) wrote2011-04-14 10:14 pm
byddha_krishna1958) wrote2011-04-14 10:14 pm
Entry tags:
Литературные чтения. "Кэт было все равно?"
Рассказ, который много-много лет назад меня буквально потряс.
Несколько строк - больше, чем роман
-----------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
- Итак, она вам отказала обоим? - спросил на прощанье хозяин степной
гостиницы. - Что вы сказали?
Род молча приподнял шляпу и зашагал; так же поступил Кист. Рудокопы
досадовали на себя за то, что разболтались вчера вечером под властью винных
паров. Теперь хозяин пытался подтрунить над ними; по крайней мере, этот его
последний вопрос почти не скрывал усмешки.
Когда гостиница исчезла за поворотом, Род, неловко усмехаясь, сказал:
- Это ты захотел водки. Не будь водки, у Кэт не горели бы щеки от
стыда за наш разговор, даром что девушка за две тысячи миль от нас. Какое
дело этой акуле...
- Но что же особенного узнал трактирщик? - хмуро возразил Кист. -
Ну... любил ты... любил я... любили одну. Ей - все равно... Вообще, был
ведь разговор этот о женщинах.
- Ты не понимаешь, - сказал Род. - Мы сделали нехорошо по отношению к
ней: произнесли ее имя в... за стойкой. Ну, и довольно об этом.
Несмотря на то, что девушка крепко сидела у каждого в сердце, они
остались товарищами. Неизвестно, что было бы в случае предпочтения.
Сердечное несчастье даже сблизило их; оба они, мысленно, смотрели на Кэт в
телескоп, а никто так не сроден друг другу, как астрономы. Поэтому их
отношения не нарушились.
Как сказал Кист, "Кэт было все равно". Но не совсем. Однако она
молчала.
"Кто любит, тот идет до конца". Когда оба - Род и Кист - пришли
прощаться, она подумала, что вернуться и снова повторить объяснение должен
самый сильный и стойкий в чувстве своем. Так, может быть, немного жестоко
рассуждал восемнадцатилетний Соломон в юбке. Между тем оба нравились
девушке. Она не понимала, как можно отойти от нее далее четырех миль без
желания вернуться через двадцать четыре часа. Однако серьезный вид
рудокопов, их плотно уложенные мешки и те слова, какие говорятся только при
настоящей разлуке, немного разозлили ее. Ей было душевно трудно, и она
отомстила за это.
- Ступайте, - сказала Кэт. - Свет велик. Не все же будете вы вдвоем
припадать к одному окошку.
Говоря так, думала она вначале, что скоро, очень скоро явится веселый,
живой Кист. Затем прошел месяц, и внушительность этого срока перевела ее
мысли к Роду, с которым она всегда чувствовала себя проще. Род был
большеголов, очень силен и малоразговорчив, но смотрел на нее так
добродушно, что она однажды сказала ему: "цып-цып"...
Прямой путь в Солнечные Карьеры лежал через смешение скал - отрог
цепи, пересекающий лес. Здесь были тропинки, значение и связь которых
путники узнали в гостинице. Почти весь день они шли, придерживаясь верного
направления, но к вечеру начали понемногу сбиваться. Самая крупная ошибка
произошла у Плоского Камня - обломка скалы, некогда сброшенного
землетрясением. От усталости память о поворотах изменила им, и они пошли
вверх, когда надо было идти мили полторы влево, а затем начать восхождение.
На закате солнца, выбравшись из дремучих дебрей, рудокопы увидели, что
путь им прегражден трещиной. Ширина пропасти была значительна, но, в общем,
казалась на подходящих для того местах доступной скачку коня.
Видя, что заблудились, Кист разделился с Родом: один пошел направо,
другой - налево; Кист выбрался к непроходимым обрывам и возвратился; через
полчаса вернулся и Род - его путь привел к разделению трещины на ложа
потоков, падавших в бездну.
Путники сошлись и остановились в том месте, где вначале увидели
трещину.
Так близко, так доступно коротенькому мостку стоял перед ними
противоположный край пропасти, что Кист с досадой топнул и почесал затылок.
Край, отделенный трещиной, был сильно покат к отвесу и покрыт щебнем,
однако, из всех мест, по которым они прошли, разыскивая обход, это место
являло наименьшую ширину. Забросив бечевку с привязанным к ней камнем, Род
смерил досадное расстояние: оно было почти четырнадцать футов. Он
оглянулся: сухой, как щетка, кустарник полз по вечернему плоскогорью;
солнце садилось.
Они могли бы вернуться, потеряв день или два, но далеко впереди,
внизу, блестела тонкая петля Асценды, от закругления которой направо лежал
золотоносный отрог Солнечных Гор. Одолеть трещину - значило сократить путь
не меньше, как дней на пять. Между тем обычный путь с возвращением на
старый свой след и путешествие по изгибу реки составляли большое римское
"S", которое теперь предстояло им пересечь по прямой линии.
- Будь дерево, - сказал Род, - но нет этого дерева. Нечего перекинуть
и не за что уцепиться на той стороне веревкой. Остается прыжок.
Кист осмотрелся, затем кивнул. Действительно, разбег был удобен:
слегка покато он шел к трещине.
- Надо думать, что перед тобой натянуто черное полотно, - сказал Род,
- только и всего. Представь, что пропасти нет.
- Разумеется, - сказал Кист рассеянно. - Немного холодно... Точно
купаться.
Род снял с плеч мешок и перебросил его; так же поступил и Кист. Теперь
им не оставалось ничего другого, как следовать своему решению.
- Итак... - начал Род, но Кист, более нервный, менее способный нести
ожидание, отстраняюще протянул руку.
- Сначала я, а потом ты, - сказал он. - Это совершенные пустяки.
Чепуха! Смотри.
Действуя сгоряча, чтобы предупредить приступ простительной трусости,
он отошел, разбежался и, удачно поддав ногой, перелетел к своему мешку,
брякнувшись плашмя грудью. В зените этого отчаянного прыжка Род сделал
внутреннее усилие, как бы помогая прыгнувшему всем своим существом.
Кист встал. Он был немного бледен.
- Готово, - сказал Кист. - Жду тебя с первой почтой.
Род медленно отошел на возвышение, рассеянно потер руки и, нагнув
голову, помчался к обрыву. Его тяжелое тело, казалось, рванется с силой
птицы. Когда он разбежался, а затем поддал, отделившись на воздух, Кист,
неожиданно для себя, представил его срывающимся в бездонную глубину. Это
была подлая мысль - одна из тех, над которыми человек не властен. Возможно,
что она передалась прыгавшему. Род, оставляя землю, неосторожно взглянул на
Киста, - и это сбило его.
Он упал грудью на край, тотчас подняв руку и уцепившись за руку Киста.
Вся пустота низа ухнула в нем, но Кист держал крепко, успев схватить
падающего на последнем волоске времени. Еще немного - рука Рода скрылась бы
в пустоте. Кист лег, скользя на осыпающихся мелких камнях по пыльному
закруглению. Его рука вытянулась и помертвела от тяжести тела Рода, но,
царапая ногами и свободной рукой землю, он с бешенством жертвы, с тяжелым
вдохновением риска удерживал сдавленную руку Рода.
Род хорошо видел и понимал, что Кист ползет вниз.
- Отпусти! - сказал Род так страшно и холодно, что Кист с отчаянием
крикнул о помощи, сам не зная кому. - Ты свалишься, говорю тебе! -
продолжал Род. - Отпусти меня и не забывай, что именно на тебя посмотрела
она особенно.
Так выдал он горькое, тайное свое убеждение. Кист не ответил. Он молча
искупал свою мысль - мысль о прыжке Рода вниз. Тогда Род вынул свободной
рукой из кармана складной нож, открыл его зубами и вонзил в руку Киста.
Рука разжалась...
Кист взглянул вниз; затем, еле удержавшись от падения сам, отполз и
перетянул руку платком. Некоторое время он сидел тихо, держась за сердце, в
котором стоял гром, наконец, лег и начал тихо трястись всем телом, прижимая
руку к лицу.
Зимой следующего года во двор фермы Карроля вошел прилично одетый
человек и не успел оглянуться, как, хлопнув внутри дома несколькими
дверьми, к нему, распугав кур, стремительно выбежала молодая девушка с
независимым видом, но с вытянутым и напряженным лицом.
- А где Род? - поспешно спросила она, едва подала руку. - Или вы одни,
Кист?!
"Если ты сделала выбор, то не ошиблась", - подумал вошедший.
- Род... - повторила Кэт. - Ведь вы были всегда вместе...
Кист кашлянул, посмотрел в сторону и рассказал все.
http://lib.ru/RUSSLIT/GRIN/chfutov.txt
Несколько строк - больше, чем роман
-----------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
- Итак, она вам отказала обоим? - спросил на прощанье хозяин степной
гостиницы. - Что вы сказали?
Род молча приподнял шляпу и зашагал; так же поступил Кист. Рудокопы
досадовали на себя за то, что разболтались вчера вечером под властью винных
паров. Теперь хозяин пытался подтрунить над ними; по крайней мере, этот его
последний вопрос почти не скрывал усмешки.
Когда гостиница исчезла за поворотом, Род, неловко усмехаясь, сказал:
- Это ты захотел водки. Не будь водки, у Кэт не горели бы щеки от
стыда за наш разговор, даром что девушка за две тысячи миль от нас. Какое
дело этой акуле...
- Но что же особенного узнал трактирщик? - хмуро возразил Кист. -
Ну... любил ты... любил я... любили одну. Ей - все равно... Вообще, был
ведь разговор этот о женщинах.
- Ты не понимаешь, - сказал Род. - Мы сделали нехорошо по отношению к
ней: произнесли ее имя в... за стойкой. Ну, и довольно об этом.
Несмотря на то, что девушка крепко сидела у каждого в сердце, они
остались товарищами. Неизвестно, что было бы в случае предпочтения.
Сердечное несчастье даже сблизило их; оба они, мысленно, смотрели на Кэт в
телескоп, а никто так не сроден друг другу, как астрономы. Поэтому их
отношения не нарушились.
Как сказал Кист, "Кэт было все равно". Но не совсем. Однако она
молчала.
"Кто любит, тот идет до конца". Когда оба - Род и Кист - пришли
прощаться, она подумала, что вернуться и снова повторить объяснение должен
самый сильный и стойкий в чувстве своем. Так, может быть, немного жестоко
рассуждал восемнадцатилетний Соломон в юбке. Между тем оба нравились
девушке. Она не понимала, как можно отойти от нее далее четырех миль без
желания вернуться через двадцать четыре часа. Однако серьезный вид
рудокопов, их плотно уложенные мешки и те слова, какие говорятся только при
настоящей разлуке, немного разозлили ее. Ей было душевно трудно, и она
отомстила за это.
- Ступайте, - сказала Кэт. - Свет велик. Не все же будете вы вдвоем
припадать к одному окошку.
Говоря так, думала она вначале, что скоро, очень скоро явится веселый,
живой Кист. Затем прошел месяц, и внушительность этого срока перевела ее
мысли к Роду, с которым она всегда чувствовала себя проще. Род был
большеголов, очень силен и малоразговорчив, но смотрел на нее так
добродушно, что она однажды сказала ему: "цып-цып"...
Прямой путь в Солнечные Карьеры лежал через смешение скал - отрог
цепи, пересекающий лес. Здесь были тропинки, значение и связь которых
путники узнали в гостинице. Почти весь день они шли, придерживаясь верного
направления, но к вечеру начали понемногу сбиваться. Самая крупная ошибка
произошла у Плоского Камня - обломка скалы, некогда сброшенного
землетрясением. От усталости память о поворотах изменила им, и они пошли
вверх, когда надо было идти мили полторы влево, а затем начать восхождение.
На закате солнца, выбравшись из дремучих дебрей, рудокопы увидели, что
путь им прегражден трещиной. Ширина пропасти была значительна, но, в общем,
казалась на подходящих для того местах доступной скачку коня.
Видя, что заблудились, Кист разделился с Родом: один пошел направо,
другой - налево; Кист выбрался к непроходимым обрывам и возвратился; через
полчаса вернулся и Род - его путь привел к разделению трещины на ложа
потоков, падавших в бездну.
Путники сошлись и остановились в том месте, где вначале увидели
трещину.
Так близко, так доступно коротенькому мостку стоял перед ними
противоположный край пропасти, что Кист с досадой топнул и почесал затылок.
Край, отделенный трещиной, был сильно покат к отвесу и покрыт щебнем,
однако, из всех мест, по которым они прошли, разыскивая обход, это место
являло наименьшую ширину. Забросив бечевку с привязанным к ней камнем, Род
смерил досадное расстояние: оно было почти четырнадцать футов. Он
оглянулся: сухой, как щетка, кустарник полз по вечернему плоскогорью;
солнце садилось.
Они могли бы вернуться, потеряв день или два, но далеко впереди,
внизу, блестела тонкая петля Асценды, от закругления которой направо лежал
золотоносный отрог Солнечных Гор. Одолеть трещину - значило сократить путь
не меньше, как дней на пять. Между тем обычный путь с возвращением на
старый свой след и путешествие по изгибу реки составляли большое римское
"S", которое теперь предстояло им пересечь по прямой линии.
- Будь дерево, - сказал Род, - но нет этого дерева. Нечего перекинуть
и не за что уцепиться на той стороне веревкой. Остается прыжок.
Кист осмотрелся, затем кивнул. Действительно, разбег был удобен:
слегка покато он шел к трещине.
- Надо думать, что перед тобой натянуто черное полотно, - сказал Род,
- только и всего. Представь, что пропасти нет.
- Разумеется, - сказал Кист рассеянно. - Немного холодно... Точно
купаться.
Род снял с плеч мешок и перебросил его; так же поступил и Кист. Теперь
им не оставалось ничего другого, как следовать своему решению.
- Итак... - начал Род, но Кист, более нервный, менее способный нести
ожидание, отстраняюще протянул руку.
- Сначала я, а потом ты, - сказал он. - Это совершенные пустяки.
Чепуха! Смотри.
Действуя сгоряча, чтобы предупредить приступ простительной трусости,
он отошел, разбежался и, удачно поддав ногой, перелетел к своему мешку,
брякнувшись плашмя грудью. В зените этого отчаянного прыжка Род сделал
внутреннее усилие, как бы помогая прыгнувшему всем своим существом.
Кист встал. Он был немного бледен.
- Готово, - сказал Кист. - Жду тебя с первой почтой.
Род медленно отошел на возвышение, рассеянно потер руки и, нагнув
голову, помчался к обрыву. Его тяжелое тело, казалось, рванется с силой
птицы. Когда он разбежался, а затем поддал, отделившись на воздух, Кист,
неожиданно для себя, представил его срывающимся в бездонную глубину. Это
была подлая мысль - одна из тех, над которыми человек не властен. Возможно,
что она передалась прыгавшему. Род, оставляя землю, неосторожно взглянул на
Киста, - и это сбило его.
Он упал грудью на край, тотчас подняв руку и уцепившись за руку Киста.
Вся пустота низа ухнула в нем, но Кист держал крепко, успев схватить
падающего на последнем волоске времени. Еще немного - рука Рода скрылась бы
в пустоте. Кист лег, скользя на осыпающихся мелких камнях по пыльному
закруглению. Его рука вытянулась и помертвела от тяжести тела Рода, но,
царапая ногами и свободной рукой землю, он с бешенством жертвы, с тяжелым
вдохновением риска удерживал сдавленную руку Рода.
Род хорошо видел и понимал, что Кист ползет вниз.
- Отпусти! - сказал Род так страшно и холодно, что Кист с отчаянием
крикнул о помощи, сам не зная кому. - Ты свалишься, говорю тебе! -
продолжал Род. - Отпусти меня и не забывай, что именно на тебя посмотрела
она особенно.
Так выдал он горькое, тайное свое убеждение. Кист не ответил. Он молча
искупал свою мысль - мысль о прыжке Рода вниз. Тогда Род вынул свободной
рукой из кармана складной нож, открыл его зубами и вонзил в руку Киста.
Рука разжалась...
Кист взглянул вниз; затем, еле удержавшись от падения сам, отполз и
перетянул руку платком. Некоторое время он сидел тихо, держась за сердце, в
котором стоял гром, наконец, лег и начал тихо трястись всем телом, прижимая
руку к лицу.
Зимой следующего года во двор фермы Карроля вошел прилично одетый
человек и не успел оглянуться, как, хлопнув внутри дома несколькими
дверьми, к нему, распугав кур, стремительно выбежала молодая девушка с
независимым видом, но с вытянутым и напряженным лицом.
- А где Род? - поспешно спросила она, едва подала руку. - Или вы одни,
Кист?!
"Если ты сделала выбор, то не ошиблась", - подумал вошедший.
- Род... - повторила Кэт. - Ведь вы были всегда вместе...
Кист кашлянул, посмотрел в сторону и рассказал все.
http://lib.ru/RUSSLIT/GRIN/chfutov.txt
Еще один шедевр
В то время как одним в эту ночь
снились сказочные богатства Востока,
другим снилось, что черти увлекают
их в неведомые дали океана, где
должны они блуждать до окончания
жизни.
Ф.Купер. "Мерседес-де-Кастилья".
no subject
Среди людей, обладающих острейшей духовной чувствительностью, Грациан
Дюплэ занимал то беспокойное место, на котором сила жизненных возбуждений
близка к прорыву в безумие. Весьма частым критическим его состоянием были
моменты, когда, свободно отдаваясь наплывающим впечатлениям, внезапно
вздрагивал он в привлекательно ужасном предчувствии мгновенного озарения,
смысл которого был бы откровением смысла всего. Естественно, что
человеческий разум инстинктивной конвульсией отталкивал подобный потоп, и
взрыв нервности сменялся упадком сил; в противном случае - нечто, огромнее
сознания, основанное, быть может, на синтезе гомерическом, неизбежно должно
было сокрушить ум, подобно деревенской мельнице, обслуженной Ниагарой.
Основным тоном жизни Дюплэ было никогда не покидающее его чувство
музыкального обаяния. Лучшим примером этого, вполне объясняющим такую
странность души, может служить кинематограф, картины которого, как
известно, сопровождаются музыкой. Немое действие, окрашенное звуками
соответствующих мелодий, приобретает поэтический колорит. Теряется
моральная перспектива: подвиг и разгул, благословение и злодейство,
производя различные зрительные впечатления, дают суммой своей лишь
увлекательное зрелище - возбуждены чувства, но возбуждены эстетически. Меж
действием и оркестром расстилается незримая тень элегии, и в тени этой
тонут границы фактов, делая их - повторим это - увлекающим зрелищем.
Причиной служит музыкальное обаяние; следствием является игра растроганных
чувств, ведущих сквозь тень элегии к радости обостренного созерцания.
Такое же именно отношение к сущему - отношение музыкальной
приподнятости - составляло неизменный тон жизни Дюплэ. Его как бы
сопровождал незримый оркестр, развивая бесконечные вариации некой основной
мелодии, звуки которой, недоступные слуху физическому, оставляли
впечатление совершеннейшей музыкальной прелести. В силу такого осложнения
восприятий личность Дюплэ со всем тем, что делал, думал и говорил, казалась
самому ему видимой как бы со стороны - действующим лицом пьесы без названия
и конца - предметом наблюдения. Даже страдания в самой их черной и
мучительной степени переносились Дюплэ тою же дорогой стороннего
впечатления; сам - публика. И герой пьесы - был он погружен в яркое
созерцание, окрашенное музыкальным волнением.
Вместе с тем во время тревожных и странных снов, переплетавших жизнь с
почти осязаемым миром отчетливых сновидений, он несколько раз слышал
музыку, от первых же тактов которой пробуждался в состоянии полубезумного
трепета. Музыка эта была откровением гармонии, какой не возникало еще
нигде. Ее красота ужасала сверхъестественной силой созвучий, способных,
казалось, превратить ад в лазурь. Неохватываемое сознанием совершенство
этой божественно-ликующей музыки было - как чувствовал всем существом
Грациан Дюплэ - полным воплощением теней великого обаяния, с которым он
проходил жизнь и которое являлось предположительно эхом сверкающего
первоисточника.
Однако память Дюплэ по пробуждении отказывалась восстановить
слышанное. Напрасно еще полный вихренных впечатлений схватывал он карандаш
и бумагу в обманчивом восторге ложного захвата сокровища; звуки, удаляясь,
бледнели, вспыхивая изредка мучительным звуковым счастьем, смолкали, и
тишина ночи ревниво останавливала их эхо - музыкальное обаяние.
Грациан Дюплэ был скрипач.
no subject
Изыскания Румиера в области цветной фотографии и гипноза, в двух столь
различных ведомствах ищущей деятельности, достигнув значительных успехов,
создали тем самым настойчивому ученому многочисленный и беспрерывно
увеличивающийся круг почитателей. Поэтому дверной звонок был мучителем
Румиера, и он в тот день, о котором идет речь, с мукой выслушивал его
двадцатый по числу треск, заметив слуге, что, если посетитель не выкажет
особой настойчивости, - не лишним будет напомнить ему об окончании через
пять минут приемного часа доктора.
Однако, возвращаясь, слуга доложил, что посетитель, очень болезненный
человек с виду, проявил требовательность раздражительную и упорную. Румиер
отложил в сторону бледный снимок цветущих утренних облаков и перешел к
письменному столу, где встречал посетителей. Дав знак пропустить
неизвестного к себе, он увидел человека вульгарной внешности, типа рыночных
проходимцев, одетого безотносительно к моде и с сомнительною опрятностью;
он был мал ростом, но страшно худ, что заменяло ему высокие каблуки. Тупое
страдание мелькало в его запавших глазах; лоб был высок, но скрыт прядями
черных волос, забытых гребнем; нервность интеллигента и огрубение тяжелой
жизненной школы смешивались в этом лице, насчитывавшем, быть может,
тридцать с небольшим лет.
- Я музыкант, - сказал он после обычных предварительных фраз,
произнесенных взаимно, - и чрезвычайно прошу вас не отказать мне в великой
помощи. Случай, который видите вы в моем лице, едва ли представлялся
разнообразию даже вашей практики. Меня зовут Грациан Дюплэ.
Около года назад среди снов, ощущения и детали которых имеют для меня
почти реальное значение, благодаря их, так сказать, печатной яркости, я
уловил мотив - неизъяснимую мелодию, преследующую меня с тех пор почти
каждую ночь. Мелодия эта переходит всякие границы выражения ее силы и
свойств обычным путем слов; услышав ее, я готов уверовать в музыку сфер;
есть нечеловеческое в ее величии, меж тем как красота звукосочетаний
неизмеримо превосходит все сыгранное до сих пор трубами и струнами. Она
построена по законам, нам неизвестным. Пробуждаясь, я ничего не помню и,
тщетно цепляясь за впечатление, - единственное, что остается мне в этих
случаях, подобно перу жар-птицы, - пытаюсь открыть источник, сладкая капля
которого удесятеряет жажду погибающего в безводии. Быть может, во сне душа
наша более восприимчива; раз зная, помня, что слышал эту чудесную музыку, я
тем не менее бессилен удержать памятью даже один такт. Как бы то ни было,
усердно прошу вас приложить все ваше искусство или к укреплению моей
памяти, или же - если это можно - к прямой силе внушения, под неотразимым
давлением которой я мог бы сыграть (я захватил скрипку) в присутствии вашем
все то, что так отчетливо волнует меня во сне. Два различной важности
следствия может дать этот опыт: первое - что совершенство таинственной
музыки окажется сонным искажением чувств, как нередко бывает с теми, кому
снится, что они читают книгу высокой талантливости, - меж тем, проснувшись,
вспоминают лишь ряд бессмысленных фраз; тогда, уверившись в самообмане, я
прибегну к систематическому лечению, вполне довольный сознанием, что
немного теряю от этого; второе следствие - нотное закрепощение мелодии -
неизмеримо важнее. Быть может, весь музыкальный мир прошлого и настоящего
времени исчезнет в новых открытиях, как исчезают семена, став цветками, или
как гусеница, перестающая в назначенный час быть скрытой ликующей бабочкой.
Быть может, изменится, сдвинувшись на основах своих, самое сознание
человечества, потому что, - повторяю и верю себе в этом, - сила той музыки
имеет в себе нечто божественное и сокрушительное.
no subject
жестикуляцией; его манера говорить выказывала человека, привычного к
рассуждениям не только лишь о вещах банальных или семейных; взгляд его,
хотя напряженный, изобличая крайнюю нервность, был лишен теней безумия, и
Румиер нашел, что опыт, во всяком случае, обещает быть интересным. Однако,
прежде чем приступить к этому опыту, он счел нужным предупредить Дюплэ об
опасности, связанной с таким сильным возмущением чувств в гипнотическом
состоянии.
- Вы, - сказал Румиер, - не подозреваете, вероятно, ловушки, в какую
может заманить вас чрезмерное мозговое возбуждение, оказавшееся (надо
допустить это) бессильным восстановить несуществующее. Допуская, что эта
мелодия - лишь поразительно ясное представление - желание, жажда, - все,
что хотите, но не сама музыка, - я могу наградить вас тяжелым душевным
заболеванием: даже смерть угрожает вам в случае мозгового кровоизлияния,
что возможно.
- Я готов, - сказал Дюплэ. - Распорядитесь принести мою скрипку.
Когда это было исполнено и Дюплэ со смычком и скрипкою в руках уселся
в глубокое покойное кресло, Румиер в течение не более как минуты усыпил его
взглядом и приказанием.
- Грациан Дюплэ! - сказал доктор, испытывая непривычное волнение. -
Приказываю вам меня слышать и мне повиноваться во всем без исключения.
- Я повинуюсь, - мертвенно ответил Дюплэ.
Квартира Румиера была в первом этаже, окнами выходя на небольшой
переулок. Окно кабинета было раскрыто. Музыкант сидел невдалеке от окна. Он
был неподвижен и бледен; крупный холодный пот стекал по его лицу. Румиер,
помедлив, сказал:
- Дюплэ! Вы слышите музыку, о которой мне говорили.
Дюплэ затрепетал; невидящие глаза открылись широко и безумно, и молния
экстаза изменила его лицо, подобно засверкавшему от солнца тусклому до того
морю. Долгий как стихающий гул колокола стон огласил комнату.
- Я слышу! - вскричал Дюплэ.
- Теперь, - дрожа сам в потоке этого нервного излучения, незримо
рассеиваемого музыкантом, - теперь, - продолжал Румиер, - вы играйте то,
что слышите. Скрипка в ваших руках. Начинайте!
Дюплэ встал, резко взмахнул смычком, и сердце гипнотизера, силой
мгновенно прихлынувшей крови, болезненно застучало. При первых же звуках,
слетевших со струн скрипки Дюплэ, Румиер понял, что слушать дальше нельзя.
Эти звуки ослепляли и низвергали. Никто не мог бы рассказать их. Румиер
лишь почувствовал, что вся его жизнь в том виде, в каком прошла она до сего
дня, совершенно не нужна ему, постыла и бесполезна и что под действием
такой музыки человек - кто бы он ни был - совершит все с одинаковой яростью
упоения - величайшее злодейство и величайшую жертву. Тоскливый страх
овладел им; сделав усилие, почти нечеловеческое в том состоянии, Румиер
вырвал скрипку из рук Дюплэ с таким чувством, как если бы плюнул в лицо
божества, и, прекратив тем уничтожающее очарование, крикнул:
no subject
все, что происходило во время вашего сна, сядьте и проснитесь!
Дюплэ, сев, сонно открыл глаза. Пробуждение оставило ему чувство
беспредельной тоски; он помнил лишь, зачем пришел к Румиеру, и, восстановив
это, задал соответствующий вопрос.
- Следовало ожидать этого, - сказал Румиер, стоя к нему спиной и
повернувшись лишь после того, как овладел волнением. - Вы сыграли несколько
опереточных арий, перемешанных с обрывками серенады Шуберта.
После краткого разговора, последовавшего за сообщением Румиера, Дюплэ,
растерянно извиняясь, поблагодарил его и вышел на улицу. Здесь, с первых
шагов, догнал и остановил его неизвестный, прилично одетый человек; он был
чрезвычайно возбужден; взглянув на скрипку Дюплэ и мельком поклонившись,
человек этот спросил:
- Простите, не вы ли это играли сейчас за окном, выходящим на
переулок? Музыка ваша внезапно оборвалась; случайно проходя там, я слышал
ее и желал бы еще услышать. Что играли вы?! Вопрос мой не празден: я,
бывший офицер, плакал навзрыд, как маленький, среди шума и суеты дня, от
неведомых чувств. Что это, ради бога, и кто вы?
Дюплэ, начавший слушать рассеянно, под конец речи прохожего мгновенно
уяснил истину. Бешенство овладело им. Оставив своего собеседника, с
быстротой оскорбительной и тревожной, он кинулся назад, позвонил и менее
чем через минуту снова стоял перед изумленным гипнотизером. Ярость
заставила его потерять всякую связность речи; задыхаясь, он крикнул:
- Ты скрыл!.. Скрыл!.. Негодяй! Знаешь ли ты, что взял у меня?! Хуже
убийства! Нет прощения! Смерть!.. Смерть за это!
Он бросился на Румиера и повалил его, нанося удары. В этот момент
явились на шум слуги. Они не без труда связали Дюплэ, который после того
распоряжением доктора был отвезен в психиатрическую лечебницу.
С тех пор он жил там, проявляя все признаки неизлечимой меланхолии,
перемежающейся время от времени припадками самого разнузданного бешенства.
В тихом состоянии он обыкновенно подолгу с тоской и слезами играл на своей
скрипке, ища потерянное и удивляя врачей оригинальностью некоторых
фантазий, сочиняемых беспрерывно. Иногда, среди вариаций на одну, особенно
грустную тему, из-под смычка слетали странные такты, заставляющие бледнеть,
- вспышки обессиленной красоты, намеки на нечто большее... но это
повторялось все реже и кончилось с его смертью, пришедшей в бреду, полном
горячих просьб поднять безжалостный занавес, скрывающий таинственное,
прекрасное зрелище.
no subject
В жж написано-оставить комментарий-...
Ничего не хочется писать после прочтения.Вот ведь как!
no subject
По-моему, в резонанс со стихотворением Фернандо Пессоа "Мы лишь тени от мира иного"
no subject
Где доподлинно живы душой.
Там не лгут ни движенье, ни слово,
Здесь, для темного глаза людского,
Оставаясь гримасой чужой.
Так туманно и неуследимо
Все, чем кажемся, суть затая
И маяча химерою мнимой —
Зыбче отсвета, призрачней дыма
От пылающего бытия.
И лишь кто-то из нас на мгновенье
Угадает, стряхнув миражи,
По кривлянью уродливой тени
Потайное, прямое движенье
Непритворно задетой души.
И увидевший глубь за личиной,
Что застыла, ужимкой дразня,
Пробуждается он от кончины,
Сберегая хоть отблеск единый
Ослепившего вчуже огня.
И не ведает больше покоя —
Как изгнанник, той явью клеймен,
Что, зарницей блеснув колдовскою,
Отшвырнула томиться тоскою
В лабиринте пространств и времен.
Перевод с португальского БОРИСА ДУБИНА
no subject
С детства писал стихотворения на английском языке, пытался написать роман на английском языке. В Африке поступает в Школу Коммерции. Учёба проходит по вечерам, а днём Пессоа посвещает себя гуманитарным дисциплинам. В 1903 году он получает почётную премию королевы Виктории за лучшее эссе. Пессоа много читает классиков английской и латинской литературы, пишет стихи и прозу на английском языке.
В 1905 году Пессоа в Лиссабоне продолжает писать стихи на английском и в 1906 поступает на высшие филологические курсы, которые он бросает, не закончив первый курс. На бабушкино наследство Пессоа открывает маленькую типографию, которая быстро прогорела. После этого Пессоа берётся за перевод на португальский коммерческой корреспонденции. На этой должности он будет работать всю жизнь. Днем Пессоа зарабатывал себе на жизнь как переводчик, а по ночам творил.
Последнее, что он написал перед смертью Фернандо Пессоа, — фраза на английском языке: «I know not what tomorrow will bring…» (Я не знаю, что принесёт завтрашний день...).
На основе биографии и произведений поэта написаны романы «Год смерти Рикардо Рейса» Жозе Сарамаго и «Три последних дня Фернандо Пессоа» Антонио Табукки. В 1996 в Порто основан Университет Фернандо Пессоа.
Среди переводчиков с португальского и с английского стихотворений Пессоа известны А. М. Гелескул – русский поэт-переводчик. Также у нас переводили Пессоа с португальского Слуцкий, Пастернак, Е. Витковский. Александровский С. А. - переводчик с английского, испанского и португальского языков – считает, что читателям нравятся больше других его перевод с португальского "Сегодня, в ясной тишине заката..." (Фернандо Пессоа), "Проходящие часы" (Хулиан дель Касаль), переводы с английского "Праздник Всех Святых" (Роберт Бернс) и "Возвращенный Рай" (Джон Мильтон).
no subject
no subject
Откуда тот бриз мимолетный
Донесся, цветеньем дыша?
Обласкана и беззаботна,
Ответа не просит душа.
Сознание замерло втуне.
Лишь музыка правит одна.
И так ли уж важно, колдунья,
Что сердце пронзаешь до дна?
И что я такое на свете,
Неверном, как сон наяву?
Но слушаю отзвуки эти
И – хоть ненадолго! – живу.