Дюплэ высказал все это, сопровождая речь сильной, но плавной
жестикуляцией; его манера говорить выказывала человека, привычного к
рассуждениям не только лишь о вещах банальных или семейных; взгляд его,
хотя напряженный, изобличая крайнюю нервность, был лишен теней безумия, и
Румиер нашел, что опыт, во всяком случае, обещает быть интересным. Однако,
прежде чем приступить к этому опыту, он счел нужным предупредить Дюплэ об
опасности, связанной с таким сильным возмущением чувств в гипнотическом
состоянии.
- Вы, - сказал Румиер, - не подозреваете, вероятно, ловушки, в какую
может заманить вас чрезмерное мозговое возбуждение, оказавшееся (надо
допустить это) бессильным восстановить несуществующее. Допуская, что эта
мелодия - лишь поразительно ясное представление - желание, жажда, - все,
что хотите, но не сама музыка, - я могу наградить вас тяжелым душевным
заболеванием: даже смерть угрожает вам в случае мозгового кровоизлияния,
что возможно.
- Я готов, - сказал Дюплэ. - Распорядитесь принести мою скрипку.
Когда это было исполнено и Дюплэ со смычком и скрипкою в руках уселся
в глубокое покойное кресло, Румиер в течение не более как минуты усыпил его
взглядом и приказанием.
- Грациан Дюплэ! - сказал доктор, испытывая непривычное волнение. -
Приказываю вам меня слышать и мне повиноваться во всем без исключения.
- Я повинуюсь, - мертвенно ответил Дюплэ.
Квартира Румиера была в первом этаже, окнами выходя на небольшой
переулок. Окно кабинета было раскрыто. Музыкант сидел невдалеке от окна. Он
был неподвижен и бледен; крупный холодный пот стекал по его лицу. Румиер,
помедлив, сказал:
- Дюплэ! Вы слышите музыку, о которой мне говорили.
Дюплэ затрепетал; невидящие глаза открылись широко и безумно, и молния
экстаза изменила его лицо, подобно засверкавшему от солнца тусклому до того
морю. Долгий как стихающий гул колокола стон огласил комнату.
- Я слышу! - вскричал Дюплэ.
- Теперь, - дрожа сам в потоке этого нервного излучения, незримо
рассеиваемого музыкантом, - теперь, - продолжал Румиер, - вы играйте то,
что слышите. Скрипка в ваших руках. Начинайте!
Дюплэ встал, резко взмахнул смычком, и сердце гипнотизера, силой
мгновенно прихлынувшей крови, болезненно застучало. При первых же звуках,
слетевших со струн скрипки Дюплэ, Румиер понял, что слушать дальше нельзя.
Эти звуки ослепляли и низвергали. Никто не мог бы рассказать их. Румиер
лишь почувствовал, что вся его жизнь в том виде, в каком прошла она до сего
дня, совершенно не нужна ему, постыла и бесполезна и что под действием
такой музыки человек - кто бы он ни был - совершит все с одинаковой яростью
упоения - величайшее злодейство и величайшую жертву. Тоскливый страх
овладел им; сделав усилие, почти нечеловеческое в том состоянии, Румиер
вырвал скрипку из рук Дюплэ с таким чувством, как если бы плюнул в лицо
божества, и, прекратив тем уничтожающее очарование, крикнул: