![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
byddha_krishna1958) wrote2011-03-29 05:40 pm
Вершины мировой поэзии. "О, будь моей всецело, - в этом суть!"
Последнее любовное письмо Китса пустили с молотка
Любовное письмо поэта Джона Китса, адресованное его невесте Фанни Браун, продано во вторник, 29 марта, на аукционе Bonhams в Лондоне, сообщает сайт аукционного дома. Выручка с продажи лота составила 96 тысяч евро, тогда как эстимейт составлял от 94 до 140 тысяч евро.Это последнее известное письмо английского романтика, прожившего всего 25 лет и скончавшегося от туберкулеза в 1821 году. До продажи его обладателем являлся коллекционер и поэт Рой Дэвидс (Roy Davids). Имя нынешнего владельца неизвестно, так как покупатель пожелал остаться инкогнито.
В письме умирающий поэт изливает невесте душу и рассказывает о своей любви. Несмотря на то, что Фанни жила по соседству с Китсом, из-за болезни последнего видеться часто они не могли и поэтому вели переписку.
По словам Роя Дэвидса, это письмо было последним из 30 написанных Китсом к своей возлюбленной. Остальные послания поэта хранятся в музеях и архивных фондах Великобритании.
"Это (письмо) подтверждение поэтического гения Китса, силы его воображения; слова письма практически складываются в стихотворение. Владеть этой рукописью - значит максимально приблизиться к Китсу духовно и физически", - заявил Дэвидс.
Китс считается одним из трех великих английских романтиков младшего поколения наряду с Байроном и Шелли
http://www.lenta.ru/news/2011/03/29/keats/
no subject
Всю свою жизнь Китс был стеснен в средствах и окружен болезнями и смертью: он потерял мать, брата и дядю - все они умерли от туберкулеза. В возрасте двадцати четырех лет, в 1820 году, поэт и сам почувствовал симптомы коварной чахотки. Его друг Чарльз Браун приводит душераздирающие слова Китса, которые тот произнес, впервые увидев кровь на своем носовом платке: «Я знаю цвет такой крови — это артериальная кровь. Меня не обмануть. Эта капля крови — предупреждение о смерти. Я должен умереть». Поэт уехал в Италию в надежде вылечиться от недуга, но прожил там лишь несколько месяцев. Его похоронили в Риме, на могильном камне по его просьбе сделали надпись:
«Здесь лежит тот, чье имя написано на воде».
Любовью всей жизни Китса была его соседка по Хэмпстеду, Фанни Браун, с которой он был помолвлен. Его страсть часто омрачалась ревностью — у Фанни была репутация ветреной кокетки, хотя доказательства ее легкомысленного поведения найти сложно. Наоборот, факты свидетельствуют о том, что она носила траур по жениху на протяжении почти десяти лет и, как он просил, дружила с его сестрой. В конце концов, в 1833 году она вышла замуж за богатого коммерсанта по имени Луи Линдо.
no subject
Милая Фанни, ты иногда боишься, что я люблю тебя не так сильно, как ты того желаешь? Дорогая девочка, я полюбил тебя навеки и безоговорочно. Чем больше я узнаю тебя, тем больше люблю. Все мои поступки — даже моя ревность - это проявление Любви; в ее огненном пламени я могу умереть за тебя. Я принес тебе много страданий.
Но виной всему Любовь! Что я могу поделать? Ты всегда новая. Последние твои поцелуи были самыми сладкими, последняя улыбка - самой яркой; последние жесты - самыми грациозными. Когда ты проходила мимо моего окна вчера вечером, меня переполнило такое восхищение, как будто я увидел тебя впервые. Ты жаловалась мне как-то, что я люблю только твою Красоту. Неужели мне больше нечего любить в тебе, а только это?
Разве я не вижу сердца, наделенного крыльями, лишившими меня свободы? Никакие заботы не могли отвратить твои мысли от меня ни на мгновенье. Возможно, это достойно сожаления, а не радости, но я говорю не об этом. Даже если бы ты не любила меня, я бы не мог преодолеть всецелой преданности тебе: насколько же более глубоким должно быть мое чувство к тебе, если я знаю, что любим тобой.
Мой Разум растревожен и обеспокоен, к тому же он обретается в слишком маленьком теле. Я никогда не чувствовал, чтобы мой Разум получал от чего-либо полное и совершенное удовольствие — ни от одного человека, кроме тебя. Когда ты в комнате, мои мысли не разлетаются, все мои чувства сосредоточены. Бес покойство по поводу нашей Любви, которое я уловил В твоей последней записке, — нескончаемое удовольствие для меня. Однако ты больше не должна страдать от подобных подозрений; я верю тебе безоговорочно, и у тебя нет повода обижаться на меня. Браун уехал, но
здесь миссис Уайли; когда и она уедет, я буду особенно бдителен ради тебя. Поклон твоей матушке.
Любящий тебя Дж. Китс.
no subject
no subject
Влюбленность, нежность, губы, руки, взоры,
Тепло дыханья, темный плен волос,
Смех, шепот, игры, ласки, шутки, споры.
Поблекло все - так вянут вмиг цветы.
От глаз ушло и скрылось совершенство,
Из рук ушло виденье Красоты,
Ушел восторг, безумие, блаженство.
Исчезло все - и мглою мир объят,
И день святой сменила ночь святая,
Разлив любви пьянящий аромат,
Для сладострастья полог тьмы сплетая.
Весь часослов любви прочел я днем
И вновь молюсь - войди же, Сон, в мой дом!
Перевод В.Левика
no subject
Открытой, милосердной, без тиранства,
Без маски и без пятнышка - любви,
Без криводушья и непостоянства.
О, будь моей всецело, - в этом суть!
И пряный вкус любви, и выгиб стана,
Глаза, и восхитительную грудь,
Что так бела, тепла, нежна, желанна, -
И душу мне отдай, и всю себя!
Припрятать атом атома не вздумай,
Не то умру иль, праздный и угрюмый,
Твоим рабом останусь, жизнь губя.
Утратит вкус к восторгам высшим разум,
И честолюбье потускнеет разом.
Перевод В.Потаповой
no subject
Воспоминанье
Стереть, о королева! Вновь - в изгнанье?
А только час тому назад велик
Я был... Коснись истории! Скажи,
Любимая, возможна ли свобода,
Когда убита и любовь, и ода?
Я честно повторяю: прикажи
Связать меня, скрутить в бараний рог,
Свобода - мой единственный порок:
И, как бы ни устроились дела,
Мне муза даст волшебные крыла,
Она всегда готова взмыть в зенит,
Когда беда хозяину грозит.
Убога мыслью, но, по мне, душа
Ее куда, как чудо, хороша, -
Прекрасна! Так с чего одной из птиц
Над океаном камнем падать ниц?
Как мне суметь
Опять взлететь
Своим изломанным пером туда, где гром,
И вновь, и вновь
Нагнать забытую любовь,
За боль воздать теплом, добром?
Глотнуть винца? Но это вульгаризм,
И ересь отвергает организм,
Есть все-таки законный путь любви, -
Нет, - и вино сейчас не про меня;
Полным-полно забот,
Лети же бессознательно вперед, -
Быть может, встретит там покой, маня?
Обрыдла ненавистная земля,
Что не щадит моих друзей, деля
На чистых и нечистых, на святых
И монстров; вот такой уж выпал край,
Где вырос я и тщетно жаждал рай;
Не помогли друиды; и ветра
Нам продубили кожу; как кора
Она, пока студеная пора;
Дриаду напугала б темнота
Сплошного леса, чья душа пуста;
Ни птичьих песен, ни цветочных вьюг,
Природа шиворот-навыворот вокруг.
Вернись же, солнечный волшебный день,
Разрушь, развей же дьявольскую тень!
Свершилось - новый бесконечный свет
Принес моей возлюбленной привет!
О, наконец-то можно отдохнуть,
Душе открылся предстоящий путь!
Позволь тебя в объятья заключить
И нежность чувств неспешно перелить!
Позволь твое дыхание вобрать
И каждым волоском его впитать, -
О, сладостная боль!
Коснуться губ позволь!
Достаточно! Достаточно! Вполне,
В мечтах с тобой так полнокровно мне!
Перевод В.Широкова
no subject
Но не сиять в величье одиноком,
Над бездной ночи бодрствуя всегда,
На Землю глядя равнодушным оком -
Вершат ли воды свой святой обряд,
Брегам людским даруя очищенье,
Иль надевают зимний свой наряд
Гора и дол в земном круговращенье, -
Я неизменным, вечным быть хочу,
Чтобы ловить любимых губ дыханье,
Щекой прижаться к милому плечу,
Прекрасной груди видеть колыханье
И в тишине, забыв покой для нег,
Жить без конца - или уснуть навек.
Перевод В.Левика
no subject
Способна сжать, - застынь она в безмолвье
Могилы ледяной, - тебе бы днем
Являлась, ночью мучила б ознобом,
И сердца кровь ты б отдала, чтоб жилы
Мои наполнить алой жизнью вновь
И совесть успокоить - вот, гляди, -
Я протянул ее тебе...
Перевод В.Потаповой
no subject
Лишь брось на свой треножник, и послушно
Пусть хлынут из груди стихи. Мне душно...
От стихотворства сердце разреши!
Дай только тему, тему! Дай мне роздых.
Мечта моя, ты видишься сквозь мрак.
Но где призывный знак,
Чтоб выбежал я на морозный воздух?
Любовь моя! Ты - нежная обитель
Надежд, печалей, страхов и отрад.
Сейчас, во мгле ночной, как небожитель,
Ты светишь - отгадал я без ошибки! -
Волшебной красотой своей улыбки,
Чей блеск мой бедный, жадный, рабский взгляд
Впивает в изумленье
И в сладостном томленье.
Мой пир! Тебя глазами ест обжора.
Луны моей серебряной смущенье
Кто смеет вызывать бесстыдством взора?
Пусть говорит в нем страсть,
Руки своей не позволяй украсть!
И пульса учащенного биенье
Оставь мне, сжалься! Даже невзначай
Ты сердца от меня не отвращай.
Хоть музыка звучит и сладострастных
Видений сонм колышет воздух жаркий,
Ты бойся танца завитков опасных,
Вдыхая этот хмель,
Воздержанная лилия, апрель
Улыбчивый, холодный, яркий.
Дай, Господи, чтоб не осталось втуне
Мое мечтанье о тепле июня!
- Неправда! - скажешь, Фанни? К белоснежной
Груди ты руку мягкую прижми
И, сердца звук услышав безмятежный,
Признайся: верность женская мужчине -
Перо, что плавает в морской пучине.
Давным-давно известно меж людьми:
Изменчива подруга,
Как одуванчик луга.
Сознанье это - горше всяких бед
Тому, кто одержим любовью, Фанни,
Как я, чье сердце за тобою вслед
Стремится, здравый смысл отринув
И свой постылый дом покинув.
С нас требует любовь жестокой дани.
Мой ангел! Снизойдя к такой плачевности,
Спаси, убереги меня от ревности!
О, если ценишь пыл души смиренной, -
Не блеск минутный оболочки внешней, -
Пускай любви моей престол священный
Никто не осквернит, и хлеб святой
Да не преломит грубою рукой,
И не сомнет цветок мой вешний.
А если нет - я навсегда закрою
Глаза, предавшись вечному покою.
Перевод В.Потаповой
no subject
no subject
Источник: «Иностранная литература» 2004, №1
Перевод с английского А. Власовой и С Нещеретова
В одной недавно вышедшей книге о коммерческой стороне литературы Майкл Джозеф, литературный агент, рассуждает о бестселлере. Какой должна быть книга, чтобы ее раскупали, как “форды”, мыло или овсяные хлопья? Пожалуй, всем нам интересен ответ на этот вопрос. Владей мы драгоценным секретом, мы бы тотчас отправились в магазин канцелярских товаров, купили пачку бумаги за шесть пенсов, исписали ее волшебными письменами и продали за шесть тысяч фунтов. Нет материала более благодарного, чем бумага. Фунт железа, превращенный в часовой механизм, дорожает в несколько сотен, а то и тысяч раз; но фунт бумаги, ставший популярным романом, можно продать с поистине миллионной прибылью. Только бы знать рецепт превращения бумаги в популярную литературу! Но увы, даже мистеру Джозефу он неизвестен. Иначе мистер Джозеф, конечно, писал бы бестселлеры, ведь это выгодней, чем его нынешняя работа, состоящая в том, чтобы их продавать. Бестселлер должен быть искренним - вот все, что может сказать мистер Джозеф. Замечание совершенно верное, столь безусловно верное, что пользы от него немного. Всякая литература, всякое искусство, хорошо оно продается или плохо, должно быть искренним. Умышленная подделка, кого бы ни имитировал ее автор - Чарльза Гарвиса[1] или Шелли, - не может вводить в заблуждение значительное число людей на протяжении значительного количества лет. Автор преуспевает, только будучи самим собой. Это очевидно. Только бестселлерный ум напишет бестселлер и только такой ум, как у Шелли, - “Освобожденного Прометея”. Создатель подделок едва ли обманет современников и уж точно не обманет потомков.
В истории литературы, правда, умышленные подделки редкость. В числе их создателей - елизаветинец Грин, копировавший “Эвфуэса” и подделывавший поэтический стиль Марло в надежде снискать одобрение, которым публика встречала пьесы Марло и романы Лили[2]. Собственный стиль Грина, когда он к нему прибегает, пленителен и мил. Но чужим пером он владеет слишком неубедительно, чтобы на кого-нибудь произвести впечатление.
no subject
В обыденной жизни искренность зависит от воли. Мы решаем, быть нам искренними или нет. Так не парадокс ли это - утверждать, что произведение искусства может быть неискренним вопреки стремлению автора к искренности? Если он хочет быть искренним, скажут мне, - пожалуйста, кроме его собственной злонамеренности, ничто ему тут не помешает. Но это не так. Чтобы быть искренним в искусстве, одного стремления к искренности недостаточно.
Нетрудно назвать целый ряд художников, чьи творения неискренни, хотя в жизни их авторы были образцами искренности. Таков, например, Бенжамин Роберт Хейдон, друг Китса и Шелли, создатель громаднейших и помпезнейших религиозных полотен. Его автобиография - одна из лучших книг этого рода, по глупости издателей полвека не выходившая в свет, - свидетельствует об искренности Хейдона в жизни, его благороднейшем идеализме, вспышках вдохновения и бесчисленных, но милых сердцу читателя неудачах. Однако взгляните на картины, в которых жизнь его и страсть. Взгляните на них - если только вы их найдете, потому что на стенах галерей их нет, они хранятся в музейных подвалах. Величие здесь фальшиво, страсть холодно условна, чувство - пародия и риторика. Живопись Хейдона “неискренна” - именно это слово невольно приходит на ум.
no subject
Альфьери[5] тоже принадлежит к категории искренних и глубоких людей, чьи произведения неискренни и ходульны. Трудно поверить, что его автобиография и эти деревянные, напыщенные, шаблонные трагедии написаны одним человеком.
Дело в том, что искренность в искусстве зависит не от воли, не от нравственного выбора между честностью и бесчестностью. В основном она зависит от таланта. Человек порой всем сердцем хочет написать искреннюю, глубокую книгу, но ему не хватает таланта. Вопреки его намерениям, книга выходит безжизненной, лживой, она полна условности и театральщины; ее трагедия превращается в позу и притворство, драма - в плоскую мелодраму. Читая все это, критик зевает и морщится. Книга неискренна, решает он. Автор, писавший ее с лучшими намерениями, возмущен вердиктом критика, который на первый взгляд ставит под сомнение его порядочность и нравственное достоинство, но на самом деле клеймит его интеллектуальные способности. Ибо “быть искренним” на языке искусства означает “быть психологом и обладать даром воплощения мыслей и чувств”.
Все люди испытывают по большей части одни и те же чувства, но очень немногие точно знают, что они чувствуют, и могут догадаться о чувствах других. Психологическая наблюдательность - особый талант, как способность к математике или музыке. И среди тех немногих, кто им обладает, только два-три процента рождаются со способностью облекать свои наблюдения в художественную форму. Вот очевидный пример. Многие - может быть, почти все - когда-нибудь в жизни страстно влюбляются, но при этом, как правило, не умеют понять своих чувств, и лишь единицы способны их выразить. Любовные письма, зачитываемые в судах при разводах или в ходе расследований романтических самоубийств, доказывают художественную беспомощность большинства мужчин и женщин. Они переживают, они страдают, они дышат искренним чувством, но писать они не могут. Напыщенное, шаблонное, полное расхожих фраз и мертвой риторики письмо обычного влюбленного было бы признано в высшей степени неискренним, попадись оно в романе. Я читал подлинные предсмертные письма самоубийц, которых я обвинил бы в совершенной неискренности, если бы писал на их письма рецензию. Однако существует ли более убедительный аргумент в пользу искренности чувств, чем добровольная смерть человека из-за этих чувств? Только талантливые самоубийцы пишут “искренние” с художественной точки зрения письма. Прочие, будучи не в силах выразить то, что они испытывают, неизбежно впадают в банальную “неискреннюю” риторичность второсортного романа
no subject
Вот почему, определяя произведение искусства как “неискреннее”, следует отдавать себе отчет, что только то произведение неискренне в прямом, этическом смысле слова, которое, как подделки Грина или Мендеса, является сознательной копией или стилизацией. В большинстве же случаев “неискреннее” искусство свидетельствует лишь о неумелости автора, об отсутствии у него необходимых для художника психологического таланта и дара воплощать мысли и чувства.
no subject
no subject
no subject
с тремя детьми) снимала половину дома Вентворт-Плейс, принадлежавшего Дилку
и Брауну, с лета 1818 г. по 1829 г. Знакомство Китса с Фанни относится ко
времени возвращения Китса из Шотландии (август - сентябрь 1818). На
предложение тяжело больного Китса расторгнуть помолвку Фанни ответила
отказом. В 1833 г. Фанни Брон вышла замуж за Луиса Линдона. Сохранилась
переписка Фанни Брон с Фанни Китс, относящаяся к 1820-1824. Личность Фанни
Брон различно оценивается биографами, однако ее глубокая преданность Китсу
не подлежит сомнению. До нас дошло 40 писем Китса, адресованных Фанни Брон.
1 Шенклин - городок на острове Уайт.
2 Расскажи мне свой сон, и я представлю тебе толкование. - Ср.: Книга
пророка Даниила, 2, 16.
no subject
no subject
8 июля 1819 г. Шенклин {1}
8 июля.
Моя дорогая,
Ничто в мире не могло одарить меня большим наслаждением, чем твое
письмо - разве что ты сама. Я не устаю поражаться тому, что мои чувства
блаженно повинуются воле того существа, которое находится сейчас так далеко
от меня. Даже не думая о тебе, я ощущаю твое присутствие, и волна нежности
охватывает меня. Все мои размышления, все мои безрадостные дни и бессонные
ночи не излечили меня от любви к Красоте; наоборот, эта любовь сделалась
такой сильной, что я в отчаянии от того, что тебя нет рядом, а я должен в
унылом терпении превозмогать существование, которое нельзя назвать жизнью.
Никогда раньше я не знал такой любви, какую ты в меня вдохнула: мое
воображение страшилось, как бы я не сгорел в ее пламени. Но если ты до конца
полюбишь меня, огонь любви не опалит нас, а радость окропит благословенной
росой. Ты упоминаешь "ужасных людей" и спрашиваешь, не помешают ли они нам
увидеться снова. Любовь моя, пойми только одно: ты так переполняешь мое
сердце, что я готов обратиться в Ментора, стоит мне завидеть опасность,
угрожающую тебе. В твоих глазах я хочу видеть только радость, на твоих губах
- только любовь, в твоей походке - только счастье. Я желал бы видеть тебя
среди развлечений, отвечающих твоим склонностям и твоему расположению духа:
пусть же наша любовь будет источником наслаждения в вихре удовольствий, а не
прибежищем от горестей и забот. Но - случись худшее - я совсем не уверен,
что смогу остаться философом и следовать собственным предписаниям: если моя
решимость огорчит тебя - долой философию! Почему же мне не говорить о твоей
красоте? - без нее я никогда не смог бы тебя полюбить. Пробудить такую
любовь, как моя любовь к тебе, способна только Красота - иного я не в силах
представить. Может существовать и другая любовь, к которой без тени насмешки
я готов питать глубочайшее уважение и восхищаться ею в других людях - но она
лишена того избытка, того расцвета, того совершенства и очарования, какими
она наполняет мое сердце. Так позволь же мне говорить о твоей Красоте, даже
если это таит беду для меня самого: вдруг у тебя достанет жестокости
испытать ее власть над другими? Ты пишешь, что боишься - не подумаю лия, что
ты меня не любишь; эти твои слова вселяют в меня мучительное желание быть
рядом с тобой. Здесь я усердно предаюсь своему любимому занятию - не
пропускаю и дня без того, чтобы не растянуть подлиннее кусочек белого стиха
или не нанизать парочку-другую рифм. Должен признаться (поскольку уж
заговорил об этом), что люблю тебя еще больше потому, что знаю: я стал тебе
дорог именно таков, каков есть, а не по какой-либо иной причине. Я встречал
женщин, которые были бы счастливы обручиться с Сонетом или выскочить замуж
за Роман в стихах. Я тоже видел комету; хорошо, если бы она послужила добрым
предзнаменованием для бедняги Раиса: из-за его болезни делить с ним компанию
не слишком-то весело, тем паче, что он пытается побороть и скрыть от меня
свою немощь, отпуская натянутые каламбуры. Я исцеловал твое письмо вдоль и
поперек в надежде, что ты, приложив к нему губы, оставила на строчках вкус
меда. - Что тебе снилось? Расскажи мне свой сон, и я представлю тебе
толкование. {2}
Всегда твой, моя любимая!
Джон Китс.
no subject
no subject
11 октября 1819 г. Лондон
Колледж-стрит.
Моя любимая,
Сегодня я живу вчерашним днем: мне как будто снился волшебный сон. Я
весь в твоей власти. Напиши мне хоть несколько строк и обещай, что всегда
будешь со мной так же ласкова, как вчера. Ты ослепила меня. На свете нет
ничего нежнее и ярче. Когда Брауну вздумалось вчера вечером рассказать эту
историю про меня - а она так походила на правду, - я почувствовал, что -
поверь ты ей - моя жизнь была бы кончена, хотя кому угодно другому я мог бы
противопоставить все свое упрямство. Не зная еще, что Браун сам опровергнет
собственную выдумку, я испытал подлинное отчаяние. Когда же снова мы
проведем день вдвоем? Ты подарила мне тысячу поцелуев - я всем сердцем
благодарен любви за это, - но если бы ты отказала в тысяча первом, я
уверился бы, что на меня обрушилось непереносимое горе. Если тебе вздумается
когда-нибудь исполнить вчерашнюю угрозу - поверь, не гордость, не тщеславие,
не мелкая страсть истерзали бы меня - нет, это навеки пронзило бы мне сердце
- я бы не вынес этого. Утром я виделся с миссис Дилк: она сказала, что
составит мне компанию в любой погожий день.
Всегда твой
Джон Китс.
О счастие мое!
no subject
13 октября 1819 г. Лондон
25, Колледж-стрит.
Любимая моя,
В эту минуту я взялся переписывать набело кое-какие стихи. Дело не
движется - все валится из рук. Мне нужно написать тебе хотя бы две строчки:
как знать, не поможет ли это отвлечься от мыслей о тебе - пусть ненадолго.
Клянусь, ни о чем другом я не в силах думать. Прошло то время, когда мне
доставало мужества давать тебе советы и предостерегать, раскрывая глаза на
незавидное утро моей жизни. Любовь сделала меня эгоистом. Я не могу
существовать без тебя. Для меня исчезает все, кроме желания видеть тебя
снова: жизнь останавливается на этом, дальше ничего нет. Ты поглотила меня
без остатка. В настоящий момент у меня такое ощущение, будто я исчезаю. Не
может быть острее несчастья, чем отчаяться увидеть тебя снова. Мне надо
остерегаться жизни вдали от тебя. Милая Фанни, будет ли сердце твое всегда
постоянным? Будет ли, о любовь моя? Моя любовь к тебе беспредельна - сейчас
получил твою записку - я счастлив почти так же, как если бы был рядом с
тобой. Она бесценней корабля с грузом жемчужин. Даже шутя не грози мне! Меня
изумляло, что многие готовы были умереть за веру мученической смертью - я
содрогался при одной мысли об этом. Эта мысль не страшит меня больше - за
свою веру я согласен пойти на любые муки. Любовь - моя религия, я рад
умереть за нее. Я рад умереть за тебя. Мое кредо - Любовь, а ты -
единственный догмат. Ты зачаровала меня властью, которой я не в силах
противостоять. Я мог противостоять ей, пока не увидел тебя; и даже с тех
пор, как увидел, нередко пытался "урезонить резоны своей любви" {1} - больше
не в силах - это слишком мучительно. Моя любовь эгоистична. Я не могу дышать
без тебя.
Твой навсегда
Джон Китс
no subject
Февраль 1820 г., Хэмпстед
Моя дорогая Фанни,
Постарайся, чтобы твоя мать не подумала, будто я обижен тем, что ты
написала вчера. По какой-то причине в твоей вчерашней записке было меньше
бесценных слов, чем в предыдущих. Как бы я хотел, чтобы ты по-прежнему
называла меня любимым! Видеть тебя счастливой и радостной - величайшая для
меня отрада, но дай мне верить в то, что мое выздоровление сделает тебя
вдвое счастливее. Мои нервы расстроены, это правда - и, может быть, мне
кажется, что я серьезнее болен, чем оно есть на самом деле, - но даже если
это так, отнесись ко мне снисходительно и порадуй лаской, какой, бывало,
баловала меня раньше в письмах. Моя милая, когда я оглядываюсь на все
страдания и муки, какие я пережил за тебя со дня моего отъезда на остров
Уайт, {1} когда вспоминаю восторг, в каком пребывал порою, и тоску, которою
он сменялся, я не перестаю дивиться Красоте, столь властно меня очаровавшей.
Отослав эту записку, я буду стоять в передней комнате в надежде тебя
увидеть: прошу тебя, выйди на минуту в сад. Какие преграды ставит между мной
и тобой моя болезнь! Даже при хорошем самочувствии мне следует быть больше
философом. Теперь, когда много ночей я провел без сна и покоя, меня стали
тревожить и другие мысли. "Если мне суждено умереть, - думал я, - память обо
мне не внушит моим друзьям гордости - за свою жизнь я не создал ничего
бессмертного, однако я был предан принципу Красоты, заключенной во всех
явлениях, и, будь у меня больше времени, я сумел бы оставить о себе
долговечную память". Мысли, подобные этим, мало тревожили меня, когда я еще
не был болен и всеми фибрами души рвался к тебе; теперь все мои размышления
проникнуты - вправе ли я сказать так о себе? - "последней немощью
благородных умов". {2}
Да благословит тебя бог, любовь моя.
Дж. Китс