![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
byddha_krishna1958Оригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
philologist в Наталия Малаховская: "Логику и оптимизм придется отнести к нашим самым опасным врагам"
philologist в Наталия Малаховская: "Логику и оптимизм придется отнести к нашим самым опасным врагам"Заключительный фрагмент из книги: Малаховская Наталия. Апология на краю: прикладная мифология. – СПб: Свое издательство, 2012.
Наталия Львовна Малаховская - деятельница феминистского движения, писательница, художник, исследовательница русских сказок, автор книг: "Возвращение к Бабе-Яге" (2004), "Апология на краю: прикладная мифология" (2012) и др. В 1979 г. была одной из основательниц совместно с Татьяной Мамоновой и Татьяной Горичевой альманаха «Женщина и Россия», журнала «Мария» (была одной из инициаторов, издателей и литературным редактором этих изданий, переведённых в 1980-1982 годах на многие языки). После высылки из СССР в 1980 г. живет и работает в Австрии.
Наталия Малаховская (в центре)
ЭПИЛОГ
Для того, чтобы победить Кащея, надо прежде всего не попасться ему в лапы, не позволить ему себя сожрать. Для этого предлагаю три способа: ориентацию на другую власть, на другую силу и на другой ум. О том, что есть не один ум, а два ума, впервые говорит Аглая в романе Достоевского «Идиот», утверждая, что у князя Мышкина не такой ум, как у всех, а «главный ум». На страницах книги «Наследие Бабы-Яги» я уже довольно много писала о том, что это за феномен. Сейчас хочу пояснить на примерах из реальной жизни.
ОЗЕРО БЕЗУМИЯ
Дело происходит в роскошной вилле на берегу Ваннсее (звучит как «озеро безумия» („Wahnsee»), но пишется по-другому, хотя то, что произошло на этом озере, можно понять, только обладая абсолютно вывернутым наизнанку разумом). В этой вилле вокруг огромного стола сидят особи в военных формах, десятеро, и ещё двое в шикарных костюмах, и обсуждают лингвистический вопрос: что обозначает словцо «эвакуация». Руководит товарищ Хайдрих (Гейдрих), которого вскоре после этого события убьют, но это делу не помеха. Он долго и красноречиво рассуждает о том, что всех евреев из всех стран надо куда-то эвакуировать. Но не объясняет, куда именно.
Итак, двенадцать «апостолов» собрались вокруг блистающего стола, в окна глядит строгая и скучная прусская зима, и один из них (тот, что в форме, а не в костюме) задаёт вопрос:
- Вот когда я их выстраиваю на краю рва и расстреливаю из пулемёта, это называется эвакуацией? Хорошо знать, что означают слова! („Gut zu wissen, was Wörte bedeuten“ – дословный перевод по материалам протокольной записи о конференции в Ваннсее в 1942 году).
Слова могут означать что угодно – по вашему усмотрению. Поэтому я и постеснялась сказать, что вокруг этого блистающего стола собралось 12 человек – как во время последней вечери. «Расчеловечивая» мальчиков и девочек, женщин и мужчин, старых, молодых и новорожденных, они лишили человеческого статуса прежде всего самих себя, а там и своих подчинённых. Причём отнюдь не каких-нибудь отдельных садистов, эсэсовцев, как до сих пор утверждает большинство населения Германии и Австрии, а «простых» солдат, которые, по свидетельству современников, в плавках с болтающимися на животах камерами фотографировали расстрелы мирных жителей. (На вопрос о том, почему немецкие солдаты с таким рвением занимались этими расстрелами, один из историков говорит, что они это делали „ради удовольствия» («Aus Spaß“).
Что переименование необходимо для того, чтобы приступить к убийствам, мы уже заметили. Хайдрих приделал почти невинному слову «эвакуация» новое значение. Но мы не для того заглянули сейчас на эту конференцию, чтобы полюбоваться его лингвистическими изысками. А вот для чего:
Как уже говорилось, среди собравшихся двое были не в униформах, а в гражданских костюмах. И вот их-то Хайдриху пришлось особенно долго уговаривать. Не потому, что у них зашевелилось что-нибудь вроде совести. Причина совсем другая, для нас с вами особенно интересная.
Дело в том, что один из них, верховный юрист третьего райха, был автором и создателем так называемых нюрнбергских законов, согласно которым евреи лишались всех гражданских и не только гражданских прав. По этим законам одна «раса» (та самая «тевтонская», о которой мы читали у Бисмарка) имеет все права, в том числе и право размножаться, а другая «раса» никаких вообще прав (не отнятых даже и у скота) не имеет.
И вот этот юрист действительно возмутился: как же можно так нагло перепрыгивать через его детище: так красиво сконструированные законы, уничтожавшие эту «расу» по всем статьям?! Зачем же ещё к тому же уничтожать её и, так сказать, физически? В чём логика? После поголовной стерилизации они и так не смогут размножаться, так чего ещё? Зачем тратить невероятные миллионы и миллиарды на построение всех этих концлагерей, зачем тратить амуницию на расстрелы? К тому же поезда с этими тысячами, которых «эвакуировали», застопоривали движение эшелонов на фронт и с фронта. К чему всё это?
Какую роль в этом возмущении играло ущемлённое самолюбие, для нас сейчас несущественно. А существенно то, что носитель тёмносинего костюма указал на абсурдную, ни в какие ворота не влезающую нелогичность этого плана.
Его в конце концов успокоили, объяснив, что дорогие пули тратить на этих «насекомых» не придётся, что «наши гениальные изобретатели» нашли способ травить этих ненаших гораздо более дешёвым способом, при помощи газа...
Потом на него оказали некоторое давление. То, что на языке психологии называется «нажимом со стороны группы». В кулуарах, наедине, объяснили, что сделают с ним самим и с его семьёй, если он не подчинится решению большинства. И он, поморщившись, согласился и документ подписал. Документ, который они на этой конференции приняли: о том, что все евреи – вообще все – должны быть уничтожены, ради процветания замечательной «тевтонской расы» и их великой державы.
Я не знаю, о чём думал этот блюститель юстиции, когда возвращался с этой конференции домой. Наверное, не о том, что сделают именно с ним в его родном Нюрнберге через четыре года, когда обнаружат на том самом документе и его подпись. Думал, скорее всего, о том, как его «перепонтили». И, может быть, уже больше не задавал себе вопрос: а где же здесь логика, во всём этом предприятии? Зачем убивать в таких количествах, зачем тратить деньги и силы на убийства, когда выгоднее было бы...
Может быть, и у нас, даром, что в таких бесподобных костюмах нам щеголять не грозит, зашевелится та же самая мысль? Гнать её, потому что все такие мысли кончаются в выгребных ямах и в газовых камерах. ЛОГИКИ НЕТ. Логическим умозаключениям не место, когда весь мир начинает скатываться в лапы к Кащею. В этот миг надо выбежать из своей привычки к логическому мышлению и из своего собственного оптимизма и успеть захлопнуть за собой дверь. Кто стоял в очередях в «душевые кабины» гитлеровских лагерей? Сплошь оптимисты, которые, как отец знаменитой венгерской писательницы и философа Ашер Хелль, не могли поверить, что нация со столь высокой культурой... могла бы совершать столь некультурные, антикультурные акции... и к тому же до такой степени нелогичные!
ЛОГИКУ И ОПТИМИЗМ ПРИДЁТСЯ ОТНЕСТИ К НАШИМ САМЫМ ОПАСНЫМ ВРАГАМ.
Мы с вами вновь попадаем в сказку о двух лягушках, но теперь это – вывернутая наизнанку сказка, потому что лягушка-оптимистка попадается в лапы к тому, кого надо обходить за много-много километров, а лягушка-пессимистка успевает выскочить из уходящего (к нему) поезда.
Не один только отец Ашер Хелль попал в Освенцим. По идее всех евреев в Венгрии должны были «эвакуировать». Но никто тогда не знал, как и тот генерал на берегу озера Безумия, что именно означает это слово – эвакуация. Нам известно о двух подростках, лет по шестнадцати, которых «загребли» в один определённый день в столице Венгрии, с целью отправить... куда-то. Это мы с вами теперь знаем, что означают такие названия, как Освенцим или Бухевальд, и мы уже присутствовали при расшифровке слова «эвакуация». Но собравшиеся в неуютном помещении типа казармы ничего этого не знали, а если бы им и расшифровали, то не поверили бы (потому что акулов, как известно, не бывает – а такого рода «акул» и на самом деле до тех пор никогда и нигде не бывало). Они думали, что их отправляют куда-то именно работать.
Подростку, которого звали Имре Кярташ, было очень не по себе. Он переходил от группы к группе и пытался разузнать, что же это такое происходит, куда их отправляют и зачем. С полной путаницей в голове и с душой, на которой кошки скребли, он вслед за всеми вошёл в переполненный вагон. Почему именно он остался в живых - это совершенно необъяснимо. Его книги о том, что он пережил в Освенциме, знают во многих странах мира. А девочка Ашер в поезд не вошла и спрашивать о том, куда их всех собираются везти, не стала. Она не поверила своему горячо любимому отцу, который (незадолго до этого дня) говорил ей, что культурная нация ни на какие ужасные преступления не способна. Она поверила тому, что было – оно ведь стояло в воздухе вокруг неё, вокруг всех этих особей в германских униформах. Оно всё есть, то, к чему стоит прислушиваться. И она прислушалась: к тем самым кошкам, которые скребли на душе. Поэтому, схватив за руку свою мать, она ухитрилась из этого помещения типа казармы выскочить – и скрыться.
Для нас тут интересно как следует уразуметь, к чему прислушивался мальчик Имре и к чему прислушивалась девочка Ашер. Он слушал то, о чём говорили вокруг. Она слушала то, о чём вокруг не говорили.
Поясню на примере ещё двух «лягушек» - уже более современных. Два случая, которые произошли в нашем, тогда ещё новорожденном веке (да, в 21-м). Герои этих двух историй – десятилетняя девочка Наташа Кампуш, которая в один вполне обычный день шла в школу в большом городе – в Вене. А герой второй истории – пожилой мужчина, американец, работавший кассиром в Америке.
СОВРЕМЕННЫЙ КАЩЕЙ
Современный Кащей не тот, что в униформе, и не тот, что в слишком роскошном костюме. Он был обыкновенным человеком, до того уж обыкновенным, что его никто не заметил, когда по всему большому городу искали следы пропавшей девочки. Не заметили ничего особенного даже и тогда, когда делали у него в доме обыск (а обыск делали потому, что у него была большая белая машина). У него был дом (целый дом на одного!), участок земли и гараж, и никому не пришло в голову поинтересоваться, что там такое находилось под гаражом. А под гаражом было построено странное, невозможное для нашего воображения сооружение типа подвала, но входить туда надо было не так, как входят в нормальные подвалы. Надо было сначала отодвинуть тяжёлый шкаф, затем – сейф, и уже потом, пятясь по ступенькам, залезать внутрь беспросветной щели. Туда он и затащил десятилетнюю девочку – в эту дыру без воздуха и без воды. Если она его не слушалась, он морил её голодом. Если пыталась кричать, бил и душил. Если она плакала, он втирал ей слёзы в щёки – чтоб она своими слезами не запачкала «драгоценные» керамические плитки в этом подвале. Он готовил еду и от всего блюда отрезал для неё крошечные кусочки (вспоминаете скупца из ирландской сказки?). Этот недочел по имени Приклопил так и держал её в невероятном рабстве: он «приклопил» её в буквальном смысле слова.
Но с чего всё это безумие, которого уж конечно «не бывает», началось?
Оно началось в то утро, когда обыкновенная, как все, девочка по пути в школу в какой-то момент очутилась на пустой улице. На улице, на которой в тот утренний час не было ни одного прохожего. Не было и ни одной машины. Машина вынырнула из-за угла, та самая белая машина, которую всё-таки в последний миг заметил кто-то из прохожих.
Через восемь лет, когда ей удалось-таки от Приклопила убежать (благодаря тому, что тот на миг отвлёкся – зазвонил мобильник), она рассказывала об этом мгновении. Увидев эту белую машину, она – маленькая девочка – почувствовала страх. Страх накатился на неё. Но она, уже испытавшая на себе все прелести сдавливающего все чувства и предчувствия сундука недоброго воспитания, с уже оскоплённым умом, как и все мы, подбодрила себя буквально такими словами:
- Ну чего ж ты боишься, не съест же она тебя, эта машина!
Дядька Приклопил был большой и сильный, настолько сильней девочки, что все её попытки отбиваться оказались бесполезными. А крик застрял у неё в горле. И его белая машина действительно «съела» её, как и его беспросветный подвал.
Ритуалы обряда инициации «отбивали» у пробантов все органы чувств для того, чтобы все на время отменённые, как бы отметённые способности потом, после окончания испытаний, прихлынули к ним с невиданной до тех пор силой. Испытуемые, подвергавшиеся временному ослеплению, прозревали в более глубоком смысле этого слова, через погружение во временную неспособность слышать они лишались обычной глухоты и получали способность не только слушать, но и действительно слышать. То же самое относится и ко всем остальным способностям восприятия. В особенности – к тем, которыми решила пренебречь уже наученная привычным нам всем опытом десятилетняя школьница.
Похожая история произошла и с пожилым кассиром, который однажды утром продавал билеты на самолёт. Среди покупателей один особенно бросился ему в глаза. Этот мужчина выглядел, по словам кассира, как воплощение ненависти, как сгущённое, в одно лицо вместившееся зло. Кассир был ошарашен. Есть законы, предписывающие проверять пассажиров, желающих лететь на самолёте, на наличие у них металлических предметов, взрывоопасных веществ и оружия. Но нет ещё таких приспособлений, которые могли бы просвечивать пассажиров на предмет невыразимой, неподъёмной ненависти.
- Что я мог сделать? – спрашивает этот кассир теперь, потому что это утро было утром 11-го сентября 2001 года, и он своими руками продал билет тому самому террористу, который вонзил самолёт в первую башню небоскрёба торгового центра в Нью-Йорке. Кассир продал ему билет не потому, что не догадывался, кому продаёт, но потому, что никак не мог применить своё знание. Нет таких законов и нет таких рентгеновских аппаратов.
А это значит, что надо раз и навсегда понять, что любая «акула», даже та, которой «не бывает», может в любой момент вынырнуть из-за угла (как та белая машина) и что надо вывернуться из того, что мы называем нашим вполне обыкновенным современным умом. Надо понять, что это – тот самый «разум», который дал нам «вместо сердца – пламенный мотор», то есть заменил наше сердце на бумажное и железное, не способное воспринимать то, что нам совершенно необходимо воспринять для того, чтобы выжить.
ОТВЕТ
Антигоне не остаётся ничего, кроме как позволить Креону замуровать себя в каменной стене. Жанне д'Арк не остаётся ничего, кроме как позволить безумным церковникам спалить себя на костре. Софи Шолль не остаётся ничего, кроме как позволить гитлеровским палачам отрубить себе голову. А Симоне Вайль – ничего, кроме как самой заморить себя голодом перед лицом злодеяний обезумевшей Германии.
А от неё её учитель ждал ответа – на самый насущный вопрос жизни и смерти: что же делать со всеми этими сволочами, которые правят нашей жизнью, и уже не первую тясячу лет?
На то, что у дядюшки греческой царевны под всеми его железными кулаками зашевелится нечто вроде мыслей, «то обвиняющих, то оправдывающих друг друга» (как ап. Павел описывал совесть), рассчитывать не приходится. На то, чтобы совесть зашевелилась у так называемых христиан – тоже. Наверняка все они были крещёными, у всех в домах висели, как и до сих пор висят в каждой комнате тяжёлые кресты – у тех, кто лихо, по-удальски расстреливал – направо и налево – новгородских беженцев, ворвавшись в город на мотоциклах 5-го августа 1941 года. И на поклонение Мадонне полагаться просто смешно: бегущую по останкам новгородского моста мадонну с новорожденным ребёнком на руках сбил ведь пулей этакий удалой молодец, мальчиком распевавший трогательные „Ave, Maria!“- Всё это было и всё это есть, всё это так и останется, если мы с вами прямо сейчас не схватимся за голову.
Чтобы победить вооружённую до зубов армию, надо обзавестись ещё одним «железным кулаком». Собственным. И тогда уже никому на земле - да и ей самой – пощады не будет (ведь «кулаки» теперь стали не «железными», а атомными – или и того почище).
Но чтобы победить бога – кроется ли он под греческой тогой, как тот бог, на которого ориентировался Креон, кому он принёс в жертву свою племянницу, или под гитлеровской или какой другой униформой, – надо просто перестать в него верить. Перестать дарить ему священную энергию своего сердца, перестать посылать ему эти лучи безумного восхищения, которыми немецкий народ напитал в своё время своего урода-сморчка, а другие народы своих уродов кормят.
Нужно только представить себе – каждый из нас по-отдельности – что мы не овцы и не козы и не представители каких-либо других биологических видов, опороченных стадностью. Отказаться превращаться в овцу или в барана, твёрдо заявить – и прежде всего самой себе, самому себе - что принадлежишь к другому биологическому виду и частью визжащей толпы становиться не собираешься. И когда новый гитлер снова завопит «убьём, завоюем, сотрём с лица земли», сказать себе: это значит, что через пару лет нам всем, вопящим сейчас хором, бомбы на голову посыпятся. Правда, в наше время вместо пары лет разве что пара секунд останется, но это так, к слову. Отольются кошке мышкины слёзки, а потом мышке – кошкины, так было, как будто в вечном хороводе, и так будет и останется навсегда, если мы не вспомним о том, что этот хоровод – не вечный.
«Бессмертного» Зевса кто-то когда-то родил. А знала бы она, кого рожает, так и рожать бы не стала! Но это было ещё в те времена, когда царили другие боги и другие законы – те, на выполнении которых настаивала Антигона.
Про то, что в те времена тысячелетиями не было войн, уже написано так много книг! Им можно верить или не верить – по вашему усмотрению. И в гитлера можно верить ли не верить – как вы хотите. В то, что он принесёт благоденствие всему вашему народу за счёт недочеловеков каких-то, у которых надо отнять их землю по праву такого-разэтакого кулака и великой, высочайшей культуры вашего собственного распрекрасного стада.
Что делать, когда стадо дружно замычит «Да, пойдём, да, убьём!»? Бросать листовки, как Софи Шолль? Морить себя голодом, как Симона Вайль?
Что-то делать надо, но делать это надо раньше. До того, как народ превратится в однозвучное стадо. А предвестников этого превращения – видимо-невидимо. Это прежде всего изменения в языке, обезумливание пропагандой. Переводить с кащейского языка на язык Матери-земли, как это делала Соня Мармеладова.
Всё это надо делать. Но и этого недостаточно. Надо найти зерно, зародыш этого зла – и отнять у него свою силу – свою веру в него, в его непререкаемость и непобедимость. Не говорить: «гитлер был в Германии. Был и сплыл. Пол Пот был в Камбодже. Был и сплыл. Сталин был в России. Был и сплыл. Ну и что?»
Гитлер-то сплыл, но его подонки, те палачи, что «работали» вместе с ним, не сплыли, а просто уплыли: физически, по океану, распространять гитлеровскую заразу и на западное полушарие, учить южноамериканских кащеев свергать демократии и пытать людей (например, Клаус Барби, лионский палач, который устраивал в Боливии даже открытые уроки с человеческими подопытными жертвами – учил офицеров хунты мастерству проведения пыток). Сердобольные ватиканские деятели, которым убийц оказалось жаль, а миллионов их жертв почему-то не жаль, спрятали этих злодеев, укрыли их от правосудия – и тем самым помогли распространить европейское кащейство по всему миру.
Те его воплощения, которых мы можем назвать по именам (имена которых нам известны), гаснут со временем. А сам Кащей был и остался – везде. Бессмертный? Может быть, он уже вылупляется из того самого яйца, добыть которое – наша с вами задача?
Может быть, он не столько бессмертный, сколько возрождающийся каждый раз после победы над ним железными кулаками. Потому что его смерть ведь не в нём. А в ком же?
ИГЛА
Есть очень многое, на что мы с вами сейчас, в 21-м веке, закрываем глаза и не хотим их открыть: это - то, что делают солдаты и не только они одни, и не 60 лет назад, а прямо сейчас в разных странах мира. И хотя мы все, люди одного поколения, братья и сёстры (по определению в книге Абендрот), и нам не надо становиться братьями, как поётся в песне на слова Шиллера (см. в главе «Возвращение к радости»). Нам не надо становиться братьями и с лесными и прочими животными, мы с ними и так – в самом близком родстве, только забыли об этом (как пишет Вл.Пропп).
Но пора уже напомнить об этом самим себе. Пора вспомнить. И никуда не убегать от этого осознания. Если где-то рубят живых людей, как дрова, насилуют женщин и вырезают из чрева матерей неродивших детей, - это всё делают с твоими родными, и если мучают зверей, то терзают твоих братьев и сестёр.
Мы все – дети одной Матери, и пора перестать уже скрываться за хитроумными рассуждениями или просто за разговорчиками типа small talk – если бы в соседней комнате такое творили с твоими родными, ты постыдился бы пить чай («а мне бы чай пить» - «подпольный человек» Достоевского как выпавший из родства).
Игла, которую надо ломать, застряла в яйце как в символе живой, будущей, возникающей и ещё не рождённой жизни. Если эту иглу сломать, то эта будущая жизнь прихлынет к нам снова, вернётся на круги своя, и Василиса Премудрая, заточённая Кащеем, выбежит к нам навстречу, чтобы научить и нас своей, а не поддельной мудрости, - не тому эрзацу ума и красоты, которым мы все питаемся в ожидании того, что и нас вот-вот настигнет эта железная игла (или стальная? Или водородная?. Или какая-нибудь ещё?).
Всё равно, из какого материала, из издевательства над Материей сотворённая подделка, пригодная только для того, чтобы кокошить всех подряд, и братьев, и сестёр, не разбирая пола и возраста.
Нет у Матери никаких предпочтений, она пытается защитить нас всех, и почему-то не получается. Потому и не получается, что окончательно уже обезумев, представители того рода, что себя назвали разумными, поверили в превосходство тупого и подлого – того кулака, в который не верят даже и птицы, изобретая более хитроумные инструменты для достижения своих целей. Но тупые человеки перестали доверять тем мудрёным хитроумным советам, которые повсюду хранятся, невостребованные пока что, в старых, в древних, в дописьменных источниках:
Там, где-то, найдёшь заводь...
Посреди той заводи плавает медноподобная утка...
У той утки два сердца...
Второе её сердце – это сердце того самого, который, одевшись в медные доспехи, притворился, что у него не тело, а бронза, и прозвал себя бессмертным. А как его на самом деле звать, - всё равно. Назови хоть Нярава сейси, хоть Кащеем назови, но тому, что он – бессмертный, - этому не верь. Бери в руки это то ли сердце, то ли яйцо, и вытаскивай из него иглу. Кто там бессмертным притворялся?
Сейчас ты сам увидишь, какой он бессмертный!
6 октября 2010
Прислано автором для размещения в живом журнале Николая Подосокорского
http://philologist.livejournal.com/
Наталия Львовна Малаховская - деятельница феминистского движения, писательница, художник, исследовательница русских сказок, автор книг: "Возвращение к Бабе-Яге" (2004), "Апология на краю: прикладная мифология" (2012) и др. В 1979 г. была одной из основательниц совместно с Татьяной Мамоновой и Татьяной Горичевой альманаха «Женщина и Россия», журнала «Мария» (была одной из инициаторов, издателей и литературным редактором этих изданий, переведённых в 1980-1982 годах на многие языки). После высылки из СССР в 1980 г. живет и работает в Австрии.
Наталия Малаховская (в центре)
ЭПИЛОГ
Для того, чтобы победить Кащея, надо прежде всего не попасться ему в лапы, не позволить ему себя сожрать. Для этого предлагаю три способа: ориентацию на другую власть, на другую силу и на другой ум. О том, что есть не один ум, а два ума, впервые говорит Аглая в романе Достоевского «Идиот», утверждая, что у князя Мышкина не такой ум, как у всех, а «главный ум». На страницах книги «Наследие Бабы-Яги» я уже довольно много писала о том, что это за феномен. Сейчас хочу пояснить на примерах из реальной жизни.
ОЗЕРО БЕЗУМИЯ
Дело происходит в роскошной вилле на берегу Ваннсее (звучит как «озеро безумия» („Wahnsee»), но пишется по-другому, хотя то, что произошло на этом озере, можно понять, только обладая абсолютно вывернутым наизнанку разумом). В этой вилле вокруг огромного стола сидят особи в военных формах, десятеро, и ещё двое в шикарных костюмах, и обсуждают лингвистический вопрос: что обозначает словцо «эвакуация». Руководит товарищ Хайдрих (Гейдрих), которого вскоре после этого события убьют, но это делу не помеха. Он долго и красноречиво рассуждает о том, что всех евреев из всех стран надо куда-то эвакуировать. Но не объясняет, куда именно.
Итак, двенадцать «апостолов» собрались вокруг блистающего стола, в окна глядит строгая и скучная прусская зима, и один из них (тот, что в форме, а не в костюме) задаёт вопрос:
- Вот когда я их выстраиваю на краю рва и расстреливаю из пулемёта, это называется эвакуацией? Хорошо знать, что означают слова! („Gut zu wissen, was Wörte bedeuten“ – дословный перевод по материалам протокольной записи о конференции в Ваннсее в 1942 году).
Слова могут означать что угодно – по вашему усмотрению. Поэтому я и постеснялась сказать, что вокруг этого блистающего стола собралось 12 человек – как во время последней вечери. «Расчеловечивая» мальчиков и девочек, женщин и мужчин, старых, молодых и новорожденных, они лишили человеческого статуса прежде всего самих себя, а там и своих подчинённых. Причём отнюдь не каких-нибудь отдельных садистов, эсэсовцев, как до сих пор утверждает большинство населения Германии и Австрии, а «простых» солдат, которые, по свидетельству современников, в плавках с болтающимися на животах камерами фотографировали расстрелы мирных жителей. (На вопрос о том, почему немецкие солдаты с таким рвением занимались этими расстрелами, один из историков говорит, что они это делали „ради удовольствия» («Aus Spaß“).
Что переименование необходимо для того, чтобы приступить к убийствам, мы уже заметили. Хайдрих приделал почти невинному слову «эвакуация» новое значение. Но мы не для того заглянули сейчас на эту конференцию, чтобы полюбоваться его лингвистическими изысками. А вот для чего:
Как уже говорилось, среди собравшихся двое были не в униформах, а в гражданских костюмах. И вот их-то Хайдриху пришлось особенно долго уговаривать. Не потому, что у них зашевелилось что-нибудь вроде совести. Причина совсем другая, для нас с вами особенно интересная.
Дело в том, что один из них, верховный юрист третьего райха, был автором и создателем так называемых нюрнбергских законов, согласно которым евреи лишались всех гражданских и не только гражданских прав. По этим законам одна «раса» (та самая «тевтонская», о которой мы читали у Бисмарка) имеет все права, в том числе и право размножаться, а другая «раса» никаких вообще прав (не отнятых даже и у скота) не имеет.
И вот этот юрист действительно возмутился: как же можно так нагло перепрыгивать через его детище: так красиво сконструированные законы, уничтожавшие эту «расу» по всем статьям?! Зачем же ещё к тому же уничтожать её и, так сказать, физически? В чём логика? После поголовной стерилизации они и так не смогут размножаться, так чего ещё? Зачем тратить невероятные миллионы и миллиарды на построение всех этих концлагерей, зачем тратить амуницию на расстрелы? К тому же поезда с этими тысячами, которых «эвакуировали», застопоривали движение эшелонов на фронт и с фронта. К чему всё это?
Какую роль в этом возмущении играло ущемлённое самолюбие, для нас сейчас несущественно. А существенно то, что носитель тёмносинего костюма указал на абсурдную, ни в какие ворота не влезающую нелогичность этого плана.
Его в конце концов успокоили, объяснив, что дорогие пули тратить на этих «насекомых» не придётся, что «наши гениальные изобретатели» нашли способ травить этих ненаших гораздо более дешёвым способом, при помощи газа...
Потом на него оказали некоторое давление. То, что на языке психологии называется «нажимом со стороны группы». В кулуарах, наедине, объяснили, что сделают с ним самим и с его семьёй, если он не подчинится решению большинства. И он, поморщившись, согласился и документ подписал. Документ, который они на этой конференции приняли: о том, что все евреи – вообще все – должны быть уничтожены, ради процветания замечательной «тевтонской расы» и их великой державы.
Я не знаю, о чём думал этот блюститель юстиции, когда возвращался с этой конференции домой. Наверное, не о том, что сделают именно с ним в его родном Нюрнберге через четыре года, когда обнаружат на том самом документе и его подпись. Думал, скорее всего, о том, как его «перепонтили». И, может быть, уже больше не задавал себе вопрос: а где же здесь логика, во всём этом предприятии? Зачем убивать в таких количествах, зачем тратить деньги и силы на убийства, когда выгоднее было бы...
Может быть, и у нас, даром, что в таких бесподобных костюмах нам щеголять не грозит, зашевелится та же самая мысль? Гнать её, потому что все такие мысли кончаются в выгребных ямах и в газовых камерах. ЛОГИКИ НЕТ. Логическим умозаключениям не место, когда весь мир начинает скатываться в лапы к Кащею. В этот миг надо выбежать из своей привычки к логическому мышлению и из своего собственного оптимизма и успеть захлопнуть за собой дверь. Кто стоял в очередях в «душевые кабины» гитлеровских лагерей? Сплошь оптимисты, которые, как отец знаменитой венгерской писательницы и философа Ашер Хелль, не могли поверить, что нация со столь высокой культурой... могла бы совершать столь некультурные, антикультурные акции... и к тому же до такой степени нелогичные!
ЛОГИКУ И ОПТИМИЗМ ПРИДЁТСЯ ОТНЕСТИ К НАШИМ САМЫМ ОПАСНЫМ ВРАГАМ.
Мы с вами вновь попадаем в сказку о двух лягушках, но теперь это – вывернутая наизнанку сказка, потому что лягушка-оптимистка попадается в лапы к тому, кого надо обходить за много-много километров, а лягушка-пессимистка успевает выскочить из уходящего (к нему) поезда.
Не один только отец Ашер Хелль попал в Освенцим. По идее всех евреев в Венгрии должны были «эвакуировать». Но никто тогда не знал, как и тот генерал на берегу озера Безумия, что именно означает это слово – эвакуация. Нам известно о двух подростках, лет по шестнадцати, которых «загребли» в один определённый день в столице Венгрии, с целью отправить... куда-то. Это мы с вами теперь знаем, что означают такие названия, как Освенцим или Бухевальд, и мы уже присутствовали при расшифровке слова «эвакуация». Но собравшиеся в неуютном помещении типа казармы ничего этого не знали, а если бы им и расшифровали, то не поверили бы (потому что акулов, как известно, не бывает – а такого рода «акул» и на самом деле до тех пор никогда и нигде не бывало). Они думали, что их отправляют куда-то именно работать.
Подростку, которого звали Имре Кярташ, было очень не по себе. Он переходил от группы к группе и пытался разузнать, что же это такое происходит, куда их отправляют и зачем. С полной путаницей в голове и с душой, на которой кошки скребли, он вслед за всеми вошёл в переполненный вагон. Почему именно он остался в живых - это совершенно необъяснимо. Его книги о том, что он пережил в Освенциме, знают во многих странах мира. А девочка Ашер в поезд не вошла и спрашивать о том, куда их всех собираются везти, не стала. Она не поверила своему горячо любимому отцу, который (незадолго до этого дня) говорил ей, что культурная нация ни на какие ужасные преступления не способна. Она поверила тому, что было – оно ведь стояло в воздухе вокруг неё, вокруг всех этих особей в германских униформах. Оно всё есть, то, к чему стоит прислушиваться. И она прислушалась: к тем самым кошкам, которые скребли на душе. Поэтому, схватив за руку свою мать, она ухитрилась из этого помещения типа казармы выскочить – и скрыться.
Для нас тут интересно как следует уразуметь, к чему прислушивался мальчик Имре и к чему прислушивалась девочка Ашер. Он слушал то, о чём говорили вокруг. Она слушала то, о чём вокруг не говорили.
Поясню на примере ещё двух «лягушек» - уже более современных. Два случая, которые произошли в нашем, тогда ещё новорожденном веке (да, в 21-м). Герои этих двух историй – десятилетняя девочка Наташа Кампуш, которая в один вполне обычный день шла в школу в большом городе – в Вене. А герой второй истории – пожилой мужчина, американец, работавший кассиром в Америке.
СОВРЕМЕННЫЙ КАЩЕЙ
Современный Кащей не тот, что в униформе, и не тот, что в слишком роскошном костюме. Он был обыкновенным человеком, до того уж обыкновенным, что его никто не заметил, когда по всему большому городу искали следы пропавшей девочки. Не заметили ничего особенного даже и тогда, когда делали у него в доме обыск (а обыск делали потому, что у него была большая белая машина). У него был дом (целый дом на одного!), участок земли и гараж, и никому не пришло в голову поинтересоваться, что там такое находилось под гаражом. А под гаражом было построено странное, невозможное для нашего воображения сооружение типа подвала, но входить туда надо было не так, как входят в нормальные подвалы. Надо было сначала отодвинуть тяжёлый шкаф, затем – сейф, и уже потом, пятясь по ступенькам, залезать внутрь беспросветной щели. Туда он и затащил десятилетнюю девочку – в эту дыру без воздуха и без воды. Если она его не слушалась, он морил её голодом. Если пыталась кричать, бил и душил. Если она плакала, он втирал ей слёзы в щёки – чтоб она своими слезами не запачкала «драгоценные» керамические плитки в этом подвале. Он готовил еду и от всего блюда отрезал для неё крошечные кусочки (вспоминаете скупца из ирландской сказки?). Этот недочел по имени Приклопил так и держал её в невероятном рабстве: он «приклопил» её в буквальном смысле слова.
Но с чего всё это безумие, которого уж конечно «не бывает», началось?
Оно началось в то утро, когда обыкновенная, как все, девочка по пути в школу в какой-то момент очутилась на пустой улице. На улице, на которой в тот утренний час не было ни одного прохожего. Не было и ни одной машины. Машина вынырнула из-за угла, та самая белая машина, которую всё-таки в последний миг заметил кто-то из прохожих.
Через восемь лет, когда ей удалось-таки от Приклопила убежать (благодаря тому, что тот на миг отвлёкся – зазвонил мобильник), она рассказывала об этом мгновении. Увидев эту белую машину, она – маленькая девочка – почувствовала страх. Страх накатился на неё. Но она, уже испытавшая на себе все прелести сдавливающего все чувства и предчувствия сундука недоброго воспитания, с уже оскоплённым умом, как и все мы, подбодрила себя буквально такими словами:
- Ну чего ж ты боишься, не съест же она тебя, эта машина!
Дядька Приклопил был большой и сильный, настолько сильней девочки, что все её попытки отбиваться оказались бесполезными. А крик застрял у неё в горле. И его белая машина действительно «съела» её, как и его беспросветный подвал.
Ритуалы обряда инициации «отбивали» у пробантов все органы чувств для того, чтобы все на время отменённые, как бы отметённые способности потом, после окончания испытаний, прихлынули к ним с невиданной до тех пор силой. Испытуемые, подвергавшиеся временному ослеплению, прозревали в более глубоком смысле этого слова, через погружение во временную неспособность слышать они лишались обычной глухоты и получали способность не только слушать, но и действительно слышать. То же самое относится и ко всем остальным способностям восприятия. В особенности – к тем, которыми решила пренебречь уже наученная привычным нам всем опытом десятилетняя школьница.
Похожая история произошла и с пожилым кассиром, который однажды утром продавал билеты на самолёт. Среди покупателей один особенно бросился ему в глаза. Этот мужчина выглядел, по словам кассира, как воплощение ненависти, как сгущённое, в одно лицо вместившееся зло. Кассир был ошарашен. Есть законы, предписывающие проверять пассажиров, желающих лететь на самолёте, на наличие у них металлических предметов, взрывоопасных веществ и оружия. Но нет ещё таких приспособлений, которые могли бы просвечивать пассажиров на предмет невыразимой, неподъёмной ненависти.
- Что я мог сделать? – спрашивает этот кассир теперь, потому что это утро было утром 11-го сентября 2001 года, и он своими руками продал билет тому самому террористу, который вонзил самолёт в первую башню небоскрёба торгового центра в Нью-Йорке. Кассир продал ему билет не потому, что не догадывался, кому продаёт, но потому, что никак не мог применить своё знание. Нет таких законов и нет таких рентгеновских аппаратов.
А это значит, что надо раз и навсегда понять, что любая «акула», даже та, которой «не бывает», может в любой момент вынырнуть из-за угла (как та белая машина) и что надо вывернуться из того, что мы называем нашим вполне обыкновенным современным умом. Надо понять, что это – тот самый «разум», который дал нам «вместо сердца – пламенный мотор», то есть заменил наше сердце на бумажное и железное, не способное воспринимать то, что нам совершенно необходимо воспринять для того, чтобы выжить.
ОТВЕТ
Антигоне не остаётся ничего, кроме как позволить Креону замуровать себя в каменной стене. Жанне д'Арк не остаётся ничего, кроме как позволить безумным церковникам спалить себя на костре. Софи Шолль не остаётся ничего, кроме как позволить гитлеровским палачам отрубить себе голову. А Симоне Вайль – ничего, кроме как самой заморить себя голодом перед лицом злодеяний обезумевшей Германии.
А от неё её учитель ждал ответа – на самый насущный вопрос жизни и смерти: что же делать со всеми этими сволочами, которые правят нашей жизнью, и уже не первую тясячу лет?
На то, что у дядюшки греческой царевны под всеми его железными кулаками зашевелится нечто вроде мыслей, «то обвиняющих, то оправдывающих друг друга» (как ап. Павел описывал совесть), рассчитывать не приходится. На то, чтобы совесть зашевелилась у так называемых христиан – тоже. Наверняка все они были крещёными, у всех в домах висели, как и до сих пор висят в каждой комнате тяжёлые кресты – у тех, кто лихо, по-удальски расстреливал – направо и налево – новгородских беженцев, ворвавшись в город на мотоциклах 5-го августа 1941 года. И на поклонение Мадонне полагаться просто смешно: бегущую по останкам новгородского моста мадонну с новорожденным ребёнком на руках сбил ведь пулей этакий удалой молодец, мальчиком распевавший трогательные „Ave, Maria!“- Всё это было и всё это есть, всё это так и останется, если мы с вами прямо сейчас не схватимся за голову.
Чтобы победить вооружённую до зубов армию, надо обзавестись ещё одним «железным кулаком». Собственным. И тогда уже никому на земле - да и ей самой – пощады не будет (ведь «кулаки» теперь стали не «железными», а атомными – или и того почище).
Но чтобы победить бога – кроется ли он под греческой тогой, как тот бог, на которого ориентировался Креон, кому он принёс в жертву свою племянницу, или под гитлеровской или какой другой униформой, – надо просто перестать в него верить. Перестать дарить ему священную энергию своего сердца, перестать посылать ему эти лучи безумного восхищения, которыми немецкий народ напитал в своё время своего урода-сморчка, а другие народы своих уродов кормят.
Нужно только представить себе – каждый из нас по-отдельности – что мы не овцы и не козы и не представители каких-либо других биологических видов, опороченных стадностью. Отказаться превращаться в овцу или в барана, твёрдо заявить – и прежде всего самой себе, самому себе - что принадлежишь к другому биологическому виду и частью визжащей толпы становиться не собираешься. И когда новый гитлер снова завопит «убьём, завоюем, сотрём с лица земли», сказать себе: это значит, что через пару лет нам всем, вопящим сейчас хором, бомбы на голову посыпятся. Правда, в наше время вместо пары лет разве что пара секунд останется, но это так, к слову. Отольются кошке мышкины слёзки, а потом мышке – кошкины, так было, как будто в вечном хороводе, и так будет и останется навсегда, если мы не вспомним о том, что этот хоровод – не вечный.
«Бессмертного» Зевса кто-то когда-то родил. А знала бы она, кого рожает, так и рожать бы не стала! Но это было ещё в те времена, когда царили другие боги и другие законы – те, на выполнении которых настаивала Антигона.
Про то, что в те времена тысячелетиями не было войн, уже написано так много книг! Им можно верить или не верить – по вашему усмотрению. И в гитлера можно верить ли не верить – как вы хотите. В то, что он принесёт благоденствие всему вашему народу за счёт недочеловеков каких-то, у которых надо отнять их землю по праву такого-разэтакого кулака и великой, высочайшей культуры вашего собственного распрекрасного стада.
Что делать, когда стадо дружно замычит «Да, пойдём, да, убьём!»? Бросать листовки, как Софи Шолль? Морить себя голодом, как Симона Вайль?
Что-то делать надо, но делать это надо раньше. До того, как народ превратится в однозвучное стадо. А предвестников этого превращения – видимо-невидимо. Это прежде всего изменения в языке, обезумливание пропагандой. Переводить с кащейского языка на язык Матери-земли, как это делала Соня Мармеладова.
Всё это надо делать. Но и этого недостаточно. Надо найти зерно, зародыш этого зла – и отнять у него свою силу – свою веру в него, в его непререкаемость и непобедимость. Не говорить: «гитлер был в Германии. Был и сплыл. Пол Пот был в Камбодже. Был и сплыл. Сталин был в России. Был и сплыл. Ну и что?»
Гитлер-то сплыл, но его подонки, те палачи, что «работали» вместе с ним, не сплыли, а просто уплыли: физически, по океану, распространять гитлеровскую заразу и на западное полушарие, учить южноамериканских кащеев свергать демократии и пытать людей (например, Клаус Барби, лионский палач, который устраивал в Боливии даже открытые уроки с человеческими подопытными жертвами – учил офицеров хунты мастерству проведения пыток). Сердобольные ватиканские деятели, которым убийц оказалось жаль, а миллионов их жертв почему-то не жаль, спрятали этих злодеев, укрыли их от правосудия – и тем самым помогли распространить европейское кащейство по всему миру.
Те его воплощения, которых мы можем назвать по именам (имена которых нам известны), гаснут со временем. А сам Кащей был и остался – везде. Бессмертный? Может быть, он уже вылупляется из того самого яйца, добыть которое – наша с вами задача?
Может быть, он не столько бессмертный, сколько возрождающийся каждый раз после победы над ним железными кулаками. Потому что его смерть ведь не в нём. А в ком же?
ИГЛА
Есть очень многое, на что мы с вами сейчас, в 21-м веке, закрываем глаза и не хотим их открыть: это - то, что делают солдаты и не только они одни, и не 60 лет назад, а прямо сейчас в разных странах мира. И хотя мы все, люди одного поколения, братья и сёстры (по определению в книге Абендрот), и нам не надо становиться братьями, как поётся в песне на слова Шиллера (см. в главе «Возвращение к радости»). Нам не надо становиться братьями и с лесными и прочими животными, мы с ними и так – в самом близком родстве, только забыли об этом (как пишет Вл.Пропп).
Но пора уже напомнить об этом самим себе. Пора вспомнить. И никуда не убегать от этого осознания. Если где-то рубят живых людей, как дрова, насилуют женщин и вырезают из чрева матерей неродивших детей, - это всё делают с твоими родными, и если мучают зверей, то терзают твоих братьев и сестёр.
Мы все – дети одной Матери, и пора перестать уже скрываться за хитроумными рассуждениями или просто за разговорчиками типа small talk – если бы в соседней комнате такое творили с твоими родными, ты постыдился бы пить чай («а мне бы чай пить» - «подпольный человек» Достоевского как выпавший из родства).
Игла, которую надо ломать, застряла в яйце как в символе живой, будущей, возникающей и ещё не рождённой жизни. Если эту иглу сломать, то эта будущая жизнь прихлынет к нам снова, вернётся на круги своя, и Василиса Премудрая, заточённая Кащеем, выбежит к нам навстречу, чтобы научить и нас своей, а не поддельной мудрости, - не тому эрзацу ума и красоты, которым мы все питаемся в ожидании того, что и нас вот-вот настигнет эта железная игла (или стальная? Или водородная?. Или какая-нибудь ещё?).
Всё равно, из какого материала, из издевательства над Материей сотворённая подделка, пригодная только для того, чтобы кокошить всех подряд, и братьев, и сестёр, не разбирая пола и возраста.
Нет у Матери никаких предпочтений, она пытается защитить нас всех, и почему-то не получается. Потому и не получается, что окончательно уже обезумев, представители того рода, что себя назвали разумными, поверили в превосходство тупого и подлого – того кулака, в который не верят даже и птицы, изобретая более хитроумные инструменты для достижения своих целей. Но тупые человеки перестали доверять тем мудрёным хитроумным советам, которые повсюду хранятся, невостребованные пока что, в старых, в древних, в дописьменных источниках:
Там, где-то, найдёшь заводь...
Посреди той заводи плавает медноподобная утка...
У той утки два сердца...
Второе её сердце – это сердце того самого, который, одевшись в медные доспехи, притворился, что у него не тело, а бронза, и прозвал себя бессмертным. А как его на самом деле звать, - всё равно. Назови хоть Нярава сейси, хоть Кащеем назови, но тому, что он – бессмертный, - этому не верь. Бери в руки это то ли сердце, то ли яйцо, и вытаскивай из него иглу. Кто там бессмертным притворялся?
Сейчас ты сам увидишь, какой он бессмертный!
6 октября 2010
Прислано автором для размещения в живом журнале Николая Подосокорского
http://philologist.livejournal.com/
