byddha_krishna1958 (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
byddha_krishna1958) wrote2011-02-28 02:59 pm
byddha_krishna1958) wrote2011-02-28 02:59 pm
Вершины русской поэзии. "Благословен да будет день идущий!"
Любовь
Мы — два грозой зажженные ствола,
Два пламени полуночного бора;
Мы — два в ночи летящих метеора,
Одной судьбы двужалая стрела!
Мы — два коня, чьи держит удила
Одна рука, — одна язвит их шпора;
Два ока мы единственного взора,
Мечты одной два трепетных крыла.
Мы — двух теней скорбящая чета
Над мрамором божественного гроба,
Где древняя почиет Красота.
Единых тайн двугласные уста,
Себе самим мы — Сфинкс единый оба.
Мы — две руки единого креста.
145 лет назад, 28 февраля 1866 года, родился Вячеслав Иванович Иванов – «Вячеслав Великолепный», «маг» русского символизма, философ, филолог, мистик, любимый герой пародистов, издевавшихся над его архаически-возвышенным языком.
На «башне», так называлась квартира Ивановых на седьмом этаже против Таврического сада, каждую среду собирались все самые одарённые и примечательные люди эпохи. Иванов был непревзойдённым учителем поэзии. Символизм был для него не литературной школой, а системой мировоззрения. У него это учение приобрело наиболее связный и законченный вид.
Мы шли вдвоём жнивьём осиротелым,
А рок уже стерёг...
И ты сказала: «Облако находит,
И будет снег, и покрывалом белым
Застелет даль дорог,
И запоздалых в путь зима проводит.
Незваное приходит!
Благословен да будет день идущий!
Благословен не ждущий!
Благословен солнцеворот, и серп,
И поздней осени глухой ущерб!
http://www.amur.info/news/2011/02/28/11.html
Originally posted by![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
podosokorskiy at Исполнилось 145 лет со дня рождения русского поэта-символиста Вячеслава Иванова
Родился в Москве. Отец — мелкий служащий Контрольной палаты, скончался в 1871 г. Мать была дочерью сенатского чиновника; она с детства привила сыну патриархальную веру в Бога и любовь к поэзии. В 1-й московской гимназии, которую Иванов закончил с золотой медалью (1875-1884), продолжали формироваться его характер и гуманитарные склонности. Двенадцатилетним гимназистом он по собственной инициативе начинает заниматься древнегреческим языком. Впоследствии он свободно будет владеть многими европейскими языками, в т.ч. немецким, французским и итальянским. Через два года он внезапно ощутит себя "крайним атеистом". А в 15 лет исчезновение детской наивной веры в Бога обернется духовным кризисом, который через два года выльется в попытку самоубийства. В 1884 г. он поступает на историко-филологический факультет Московского университета, два года учится под руководством историка П.Г. Виноградова. Затем по его рекомендации для продолжения образования Иванов вместе с женой уезжает в Берлин (1886). Переезд за границу (до 1905 г. Иванов в Россию приезжал только на короткое время) совпал у него с новым мировоззренческим кризисом. С одной стороны, его влекло к активной подпольной работе, а с другой — он перестает видеть в ней какой-либо этический и содержательный смысл. В Берлине в течение последующих пяти лет он занимается экономико-юридическими аспектами римской истории под руководством знаменитого историка античности Т. Моммзена. После окончания курса (1891) Иванов начинает готовить диссертацию о римских откупах. В это время он живет в Париже, а затем в Лондоне. С 1892 г. с женой и дочерью поселяется сперва в Риме, а затем - во Флоренции, где он изучает памятники античной культуры. Годы пребывания за границей пробудили у Иванова обостренный интерес к России, он начал изучать Вл. Соловьева и Хомякова. С начала 90-х гг. Иванов увлекается изучением Ницше, который, по его словам, становится "властителем наших дум и ковачом грядущего". Однако увлечение немецким философом вскоре превращается у него во внутренний спор, в котором культу ницшеанского антихристианства и волюнтаризма Иванов противопоставляет вечные христианские ценности.
В 1893 г. в Риме он знакомится с Л.Д. Зиновьевой, что приводит его в 1895 г. к окончательному разрыву с дочерью и женой. В 1896 г. Иванов официально разводится с первой женой, но бракоразводный процесс Зиновьевой из-за требований супруга оставить ему всех трех детей (будущих пасынков и падчерицы Иванова) затянулся до 1899 г. В ожидании юридического расторжения брака Зиновьева и Иванов, скрывая свою связь, вынуждены были скитаться по Италии, Франции, Англии и Швейцарии. В начале 1899 г. они были обвенчаны в греческой православной церкви в Ливорно. Летом 1900 г. он вместе с Зиновьевой посещает в Петербурге философа В.С. Соловьева (первое знакомство состоялось в 1896 г.). В 1895 г. Иванов заканчивает работу над диссертацией, написанной на латинском языке, "Об обществах откупщиков в Риме" (опубликована в Санкт-Петербурге в 1910 г.). В дальнейшем все его жизненные интересы сосредоточиваются на религиозно-исторической и эстетической проблематике, на понимании истории мировой культуры и движения истории как религиозно-мифологического феномена. Он работает в Афинах, посещает Египет и Палестину. В начале века Иванов вместе с женой обосновывается в Женеве, где изучает санскрит.
Ранние стихотворные публикации Иванова в русских журналах "Космополис", "Вестник Европы" остались практически незамеченными. Первый сборник стихотворений "Кормчие звезды" вышел за счет средств автора в Петербурге в 1903 г. Критика устанавливает за Ивановым репутацию "Тредиаковского наших дней". Одновременно Иванов продолжает разрабатывать свои философско-религиозные исследования, связанные с античностью. Весной 1903 г. в Высшей русской школе общественных наук в Париже Иванов читает курс лекций об античном дионисийстве. Здесь же на курсах Иванов знакомится с В.Я. Брюсовым, с которым надолго завязываются дружеские отношения. Летом 1904 г. Иванов с женой гостят в кругу московских символистов, где писатель быстро приобретает заслуженный авторитет. В Москве он знакомится с А. Белым, К.Д. Бальмонтом, Ю.К. Балтрушайтисом, а в Петербурге - с Д. С. Мережковским, 3.Н. Гиппиус и А.А. Блоком. Одновременно он начинает сотрудничать в московских "Весах", надеясь сделать их рупором нового религиозного теургического искусства. Однако его расчеты не оправдались, что, видимо, и побудило его по возвращению в Россию выбрать местом жительства не Москву, а Петербург, в котором ярко разворачивалась общественная деятельность четы Мережковских.
В 1904 г. написана трагедия "Тантал", а в Москве выходит "вторая книга лирики" Иванова — "Прозрачность", с воодушевлением встреченная символистами. В 1904 г. написаны статьи "Поэт и чернь", "Ницше и Дионис", "Копье Афины", "Новые маски". В июле 1905 г. Ивановы окончательно переезжают в Россию, сняв в Петербурге квартиру на Таврической улице, на последнем этаже в башне углового дома. С начала осени "башенные" среды Иванова становятся одним из наиболее известных литературных салонов российской столицы. В "становище" (так называли Мережковские квартиру Ивановых) шла, по словам Белого, "яркая, но сумасшедшая жизнь". Практически в ней перебывал весь цвет литературно-богемного, артистически-художественного и интеллектуального Петербурга. Ночная жизнь ивановских "сред" привлекала к себе как убеленных сединами старцев, так и разнообразную талантливую молодежь. На "башне" в апреле 1910 г. даже состоялась в постановке Вс. Мейерхольда премьера драмы Кальдерона "Поклонение кресту". Особая атмосфера двусмысленности и утонченного эротизма "башни" и внешнего мира разительно между собой расходились. Собрания на "башне" были прекращены осенью 1909 г., когда заседания "Поэтической академии", преобразованной в "Общество ревнителей художественного слова", были перенесены в редакцию "Аполлона".
В 1907 г. выходит третий поэтический сборник Иванова "Эрос".
17 октября 1907 г. в Загорье, в дальнем поместье Могилевской губернии, от скарлатины скоропостижно умирает на его руках жена, его "Диотима", любить которую поэт продолжал всю свою жизнь. Внезапная смерть близкой женщины потрясла Иванова, и вместе с тем она же явилась поворотным моментом в его творчестве и духовных исканиях. Последующий через два с половиной года, брак на падчерице В. К. Шварсалон, очень похожей на мать, смягчил, но не заслонил живой памяти о Лидии Зиновьевой-Аннибал. Своеобразным итогом жизни на "башне" явились два тома стихов "Cor ardens" (лат. "Пламенеющее сердце"), последовательно появившихся в 1911 и 1912 гг., а также примыкающая к ним книжка стихов "Нежная тайна" (СПб., 1912)—дань любви у "милой могилы" Лидии к ее дочери Вере. "Cor ardens" получило высокую оценку у критиков.
В первое десятилетие нового века Иванов принимает активное участие в работе Петербургского религиозно-философского общества, сотрудничает в журналах "Весы", "Золотое руно", "Труды и дни", "Русская мысль" и др. В 1910-1911 гг. преподает историю древнегреческой литературы на Высших женских курсах. После почти двухлетнего пребывания в Швейцарии и Риме Ивановы возвращаются с годовалым сыном Дмитрием в Россию и поселяются в Москве. Здесь Иванов сближается с кругом лиц, группировавшихся вокруг издательства "Путь": В.Ф. Эрном, П.А. Флоренским, С.Н. Булгаковым, М.О. Гершензоном, знакомится с композитором А.Н. Скрябиным. В это же время он много работает над переводами Алкея, Сафо (1914), Петрарки (1915). Едва ли не большую славу Иванову, не как поэту, а как одному из главных теоретиков русского религиозного символизма, принесли сборники его разнообразных статей по вопросам религии, философии, эстетики и культуры: "По звездам" (1909), "Борозды и межи" (1916), "Родное и вселенское" (1917); сюда же примыкает и "Переписка из двух углов" (1921). Уже в 1905 г. Иванов определяет духовный кризис европейской культуры как "кризис индивидуализма", которому должна противостоять религиозная, "органическая эпоха" будущего, возрожденная прежде всего в лице России. Функцию религиозного обновления человечества, по представлению Иванова, берет на себя христианство. Если в работах 1903— 1907 гг. дионисийские и христианские символы переплетаются равноправно, то с 1907 г., в связи с отказом от любых "палингенетических" проектов, дионисийская сфера теряет у него всякую самостоятельную роль.
Иванов переходит к размышлениям о религиозно-мистической судьбе человечества, мировой истории и России ("Человек", 1915—1919; Париж, 1939). В поэме "Младенчество" (1913—1918; Пбг., 1918), написанной не без полемики с блоковским "Возмездием", поэт через житейскую мудрость вновь возвращается к блаженным годам своего детства, овеянного романтикой древней любви и божественной вечности. До своего окончательного отъезда за границу (1924) Иванов еще раз возвращается к поэзии и драматургии. Стихотворный цикл "Песни смутного времени" (1918) отразил неприятие Ивановым внерелигиозного характера русской революции. В 1919 г. он издает трагедию "Прометей", а в 1923 г. заканчивает музыкальную трагикомедию "Любовь — Мираж".
После событий 1917 года первое время Иванов пытался сотрудничать с новой властью. В 1918-1920 гг. он являлся председателем историко-театральной секции ТЕО Наркомпроса, читал лекции, вел занятия в секциях Пролеткульта. В это же время он принимает участие в деятельности издательства "Алконост" и журнвлв "Записки мечтателей", пишет "Зимние сонеты". В 1920 г. после смерти жены и неудачной попытки получить разрешение на выезд за границу, Иванов с дочерью и сыном уезжает на Кавказ, затем в Баку, куда был приглашен профессором кафедры классической филологии. В 1921 г. он защищает здесь докторскую диссертацию, по которой издает книгу "Дионис и прадионисийство" (Баку, 1923). В 1924 г. Иванова вызывают в Москву, где он вместе с А. Луначарским произносит в Большом театре юбилейную речь о Пушкине. В конце августа он уже навсегда покидает Россию и поселяется с сыном и дочерью в Риме. До 1936 г. он сохраняет советское гражданство, которое не дает ему возможности устроиться на государственную службу. Иванов не печатается в эмигрантских журналах, стоит в стороне от общественно-политической жизни. Не принимая политики воинствующего атеизма и оставаясь верным себе, Иванов, по примеру В. С. Соловьева, 17 марта 1926 г. присоединяется к католичеству, не отрекаясь (по специальному, с трудом добытому разрешению) от православия. В 1926-1931 гг. он занимает место профессора в колледже "Карло Борромео". В 1934 г. Иванов переезжает в Рим, где и живет до конца своих дней.
В последние десятилетия наблюдается относительный спад его творчества. В 1924 г. он создает "Римские сонеты", а в 1944 г.—цикл из 118 стихотворений "Римский дневник", вошедший в подготовленное им, но изданное посмертно итоговое собрание стихов "Свет вечерний" (Оксфорд, 1962). После смерти Иванова осталась незаконченной начатая им еще в 1928 г. 5-я книга прозаической "поэмы" "Повесть о Светомире-царевиче". В последние годы Иванов продолжает публиковать в иностранных изданиях свои отдельные статьи и работы. В 1932 г. он издает монографию на немецком языке "Достоевский. Трагедия — миф — мистика". В 1936 г. для энциклопедического словаря Трекани Иванов на итальянском языке пишет статью "Символизм". Затем для других итальянских изданий: "Форма зиждущая и форма созижденная" (1947) и "Лермонтов" (1958). В последних двух статьях он возвращается к размышлениям о Софии в контексте мировой и русской культуры. В 1948 г. по заказу Ватикана он работает над вступлением и примечаниями к Псалтири. В последние годы жизни вел уединенный образ жизни, встречался с М. Бубером, Ж. Маритеном, Г. Марселем, из русских — наиболее часто с Мережковскими. Умер в Риме.
http://www.vacheslavivanov.org.ru/lib/sa/author/100002
Мы — два грозой зажженные ствола,
Два пламени полуночного бора;
Мы — два в ночи летящих метеора,
Одной судьбы двужалая стрела!
Мы — два коня, чьи держит удила
Одна рука, — одна язвит их шпора;
Два ока мы единственного взора,
Мечты одной два трепетных крыла.
Мы — двух теней скорбящая чета
Над мрамором божественного гроба,
Где древняя почиет Красота.
Единых тайн двугласные уста,
Себе самим мы — Сфинкс единый оба.
Мы — две руки единого креста.
145 лет назад, 28 февраля 1866 года, родился Вячеслав Иванович Иванов – «Вячеслав Великолепный», «маг» русского символизма, философ, филолог, мистик, любимый герой пародистов, издевавшихся над его архаически-возвышенным языком.
На «башне», так называлась квартира Ивановых на седьмом этаже против Таврического сада, каждую среду собирались все самые одарённые и примечательные люди эпохи. Иванов был непревзойдённым учителем поэзии. Символизм был для него не литературной школой, а системой мировоззрения. У него это учение приобрело наиболее связный и законченный вид.
Мы шли вдвоём жнивьём осиротелым,
А рок уже стерёг...
И ты сказала: «Облако находит,
И будет снег, и покрывалом белым
Застелет даль дорог,
И запоздалых в путь зима проводит.
Незваное приходит!
Благословен да будет день идущий!
Благословен не ждущий!
Благословен солнцеворот, и серп,
И поздней осени глухой ущерб!
http://www.amur.info/news/2011/02/28/11.html
Originally posted by
podosokorskiy at Исполнилось 145 лет со дня рождения русского поэта-символиста Вячеслава ИвановаВячеслав Иванович Иванов (16 (28) февраля 1866, Москва — 16 июля 1949, Рим) — русский поэт-символист, философ, переводчик, драматург, литературный критик, доктор филологических наук, один из идейных вдохновителей «Серебряного века».
Вяч. Иванов. "О мистическом разуме" (Из сочинения "Anima")
"Но если процесс мистического переживания ведет к пограничному камню, где кончается психологически-субъективное, чтобы уступить место онтологически-объективному, и если это происходит с внутренней необходимостью на особом, только этому переживанию свойственном пути внутреннего познания, то мы имеем полное право говорить о мистическом разуме; этот мистический разум мог бы с не меньшей уверенностью притязать на свою автономию, чем практический разум Канта, с которым он к тому же сходится в непосредственности интуиции и в решительном утверждении трансцендентной реальности личности. Подобно тому, как по учению Канта (которое мы, впрочем, упоминаем лишь для сравнения) факт морального закона стоит самодержавно и незыблемо со всеми постулатами практического разума, как бы чужды они ни были и ни противоречили спекулятивному разуму, — так же вся психология экстаза, с точки зрения познающего, служит лишь тому, чтобы раскрыть в человеческом сознании объективную данность момента, который предписывает нам, в отношении Бога, исповедание “Ты еси”, и который постулирует личность Бога, как предусловие нашей собственной личности.
Вера в Бога есть для практического разума моральная необходимость, для мистического разума — необходимость экзистенциальная. Самоубийственная воля ей противоборствовать сперва отражается на Anima и имеет своим последствием разрушение всей духовно-душевной структуры. Вплотную к границе безумия подводит восхождение в грозовую зону экстатических высот, где испытывается сила интеллигибельного самоопределения всего, до последней глубины разрыхленного внутреннего человека. В темных переходах лабиринта души, куда влечет экстаз, живет Минотавр и подстерегает путника — двойственный образ ужаса и бешенства. Надлежит миновать опасную тропу, а кто вынужден все же вступить на нее, поступит благоразумно, взяв на дорогу запас живой веры в чистом сердце. Подобно маслу, которым во-время запаслись благоразумные девы, вера не откажет Anima в своих услугах в ночном царстве".
Вяч. Иванов. "О мистическом разуме" (Из сочинения "Anima")
"Но если процесс мистического переживания ведет к пограничному камню, где кончается психологически-субъективное, чтобы уступить место онтологически-объективному, и если это происходит с внутренней необходимостью на особом, только этому переживанию свойственном пути внутреннего познания, то мы имеем полное право говорить о мистическом разуме; этот мистический разум мог бы с не меньшей уверенностью притязать на свою автономию, чем практический разум Канта, с которым он к тому же сходится в непосредственности интуиции и в решительном утверждении трансцендентной реальности личности. Подобно тому, как по учению Канта (которое мы, впрочем, упоминаем лишь для сравнения) факт морального закона стоит самодержавно и незыблемо со всеми постулатами практического разума, как бы чужды они ни были и ни противоречили спекулятивному разуму, — так же вся психология экстаза, с точки зрения познающего, служит лишь тому, чтобы раскрыть в человеческом сознании объективную данность момента, который предписывает нам, в отношении Бога, исповедание “Ты еси”, и который постулирует личность Бога, как предусловие нашей собственной личности.
Вера в Бога есть для практического разума моральная необходимость, для мистического разума — необходимость экзистенциальная. Самоубийственная воля ей противоборствовать сперва отражается на Anima и имеет своим последствием разрушение всей духовно-душевной структуры. Вплотную к границе безумия подводит восхождение в грозовую зону экстатических высот, где испытывается сила интеллигибельного самоопределения всего, до последней глубины разрыхленного внутреннего человека. В темных переходах лабиринта души, куда влечет экстаз, живет Минотавр и подстерегает путника — двойственный образ ужаса и бешенства. Надлежит миновать опасную тропу, а кто вынужден все же вступить на нее, поступит благоразумно, взяв на дорогу запас живой веры в чистом сердце. Подобно маслу, которым во-время запаслись благоразумные девы, вера не откажет Anima в своих услугах в ночном царстве".
Родился в Москве. Отец — мелкий служащий Контрольной палаты, скончался в 1871 г. Мать была дочерью сенатского чиновника; она с детства привила сыну патриархальную веру в Бога и любовь к поэзии. В 1-й московской гимназии, которую Иванов закончил с золотой медалью (1875-1884), продолжали формироваться его характер и гуманитарные склонности. Двенадцатилетним гимназистом он по собственной инициативе начинает заниматься древнегреческим языком. Впоследствии он свободно будет владеть многими европейскими языками, в т.ч. немецким, французским и итальянским. Через два года он внезапно ощутит себя "крайним атеистом". А в 15 лет исчезновение детской наивной веры в Бога обернется духовным кризисом, который через два года выльется в попытку самоубийства. В 1884 г. он поступает на историко-филологический факультет Московского университета, два года учится под руководством историка П.Г. Виноградова. Затем по его рекомендации для продолжения образования Иванов вместе с женой уезжает в Берлин (1886). Переезд за границу (до 1905 г. Иванов в Россию приезжал только на короткое время) совпал у него с новым мировоззренческим кризисом. С одной стороны, его влекло к активной подпольной работе, а с другой — он перестает видеть в ней какой-либо этический и содержательный смысл. В Берлине в течение последующих пяти лет он занимается экономико-юридическими аспектами римской истории под руководством знаменитого историка античности Т. Моммзена. После окончания курса (1891) Иванов начинает готовить диссертацию о римских откупах. В это время он живет в Париже, а затем в Лондоне. С 1892 г. с женой и дочерью поселяется сперва в Риме, а затем - во Флоренции, где он изучает памятники античной культуры. Годы пребывания за границей пробудили у Иванова обостренный интерес к России, он начал изучать Вл. Соловьева и Хомякова. С начала 90-х гг. Иванов увлекается изучением Ницше, который, по его словам, становится "властителем наших дум и ковачом грядущего". Однако увлечение немецким философом вскоре превращается у него во внутренний спор, в котором культу ницшеанского антихристианства и волюнтаризма Иванов противопоставляет вечные христианские ценности.
В 1893 г. в Риме он знакомится с Л.Д. Зиновьевой, что приводит его в 1895 г. к окончательному разрыву с дочерью и женой. В 1896 г. Иванов официально разводится с первой женой, но бракоразводный процесс Зиновьевой из-за требований супруга оставить ему всех трех детей (будущих пасынков и падчерицы Иванова) затянулся до 1899 г. В ожидании юридического расторжения брака Зиновьева и Иванов, скрывая свою связь, вынуждены были скитаться по Италии, Франции, Англии и Швейцарии. В начале 1899 г. они были обвенчаны в греческой православной церкви в Ливорно. Летом 1900 г. он вместе с Зиновьевой посещает в Петербурге философа В.С. Соловьева (первое знакомство состоялось в 1896 г.). В 1895 г. Иванов заканчивает работу над диссертацией, написанной на латинском языке, "Об обществах откупщиков в Риме" (опубликована в Санкт-Петербурге в 1910 г.). В дальнейшем все его жизненные интересы сосредоточиваются на религиозно-исторической и эстетической проблематике, на понимании истории мировой культуры и движения истории как религиозно-мифологического феномена. Он работает в Афинах, посещает Египет и Палестину. В начале века Иванов вместе с женой обосновывается в Женеве, где изучает санскрит.
Ранние стихотворные публикации Иванова в русских журналах "Космополис", "Вестник Европы" остались практически незамеченными. Первый сборник стихотворений "Кормчие звезды" вышел за счет средств автора в Петербурге в 1903 г. Критика устанавливает за Ивановым репутацию "Тредиаковского наших дней". Одновременно Иванов продолжает разрабатывать свои философско-религиозные исследования, связанные с античностью. Весной 1903 г. в Высшей русской школе общественных наук в Париже Иванов читает курс лекций об античном дионисийстве. Здесь же на курсах Иванов знакомится с В.Я. Брюсовым, с которым надолго завязываются дружеские отношения. Летом 1904 г. Иванов с женой гостят в кругу московских символистов, где писатель быстро приобретает заслуженный авторитет. В Москве он знакомится с А. Белым, К.Д. Бальмонтом, Ю.К. Балтрушайтисом, а в Петербурге - с Д. С. Мережковским, 3.Н. Гиппиус и А.А. Блоком. Одновременно он начинает сотрудничать в московских "Весах", надеясь сделать их рупором нового религиозного теургического искусства. Однако его расчеты не оправдались, что, видимо, и побудило его по возвращению в Россию выбрать местом жительства не Москву, а Петербург, в котором ярко разворачивалась общественная деятельность четы Мережковских.
В 1904 г. написана трагедия "Тантал", а в Москве выходит "вторая книга лирики" Иванова — "Прозрачность", с воодушевлением встреченная символистами. В 1904 г. написаны статьи "Поэт и чернь", "Ницше и Дионис", "Копье Афины", "Новые маски". В июле 1905 г. Ивановы окончательно переезжают в Россию, сняв в Петербурге квартиру на Таврической улице, на последнем этаже в башне углового дома. С начала осени "башенные" среды Иванова становятся одним из наиболее известных литературных салонов российской столицы. В "становище" (так называли Мережковские квартиру Ивановых) шла, по словам Белого, "яркая, но сумасшедшая жизнь". Практически в ней перебывал весь цвет литературно-богемного, артистически-художественного и интеллектуального Петербурга. Ночная жизнь ивановских "сред" привлекала к себе как убеленных сединами старцев, так и разнообразную талантливую молодежь. На "башне" в апреле 1910 г. даже состоялась в постановке Вс. Мейерхольда премьера драмы Кальдерона "Поклонение кресту". Особая атмосфера двусмысленности и утонченного эротизма "башни" и внешнего мира разительно между собой расходились. Собрания на "башне" были прекращены осенью 1909 г., когда заседания "Поэтической академии", преобразованной в "Общество ревнителей художественного слова", были перенесены в редакцию "Аполлона".
В 1907 г. выходит третий поэтический сборник Иванова "Эрос".
17 октября 1907 г. в Загорье, в дальнем поместье Могилевской губернии, от скарлатины скоропостижно умирает на его руках жена, его "Диотима", любить которую поэт продолжал всю свою жизнь. Внезапная смерть близкой женщины потрясла Иванова, и вместе с тем она же явилась поворотным моментом в его творчестве и духовных исканиях. Последующий через два с половиной года, брак на падчерице В. К. Шварсалон, очень похожей на мать, смягчил, но не заслонил живой памяти о Лидии Зиновьевой-Аннибал. Своеобразным итогом жизни на "башне" явились два тома стихов "Cor ardens" (лат. "Пламенеющее сердце"), последовательно появившихся в 1911 и 1912 гг., а также примыкающая к ним книжка стихов "Нежная тайна" (СПб., 1912)—дань любви у "милой могилы" Лидии к ее дочери Вере. "Cor ardens" получило высокую оценку у критиков.
В первое десятилетие нового века Иванов принимает активное участие в работе Петербургского религиозно-философского общества, сотрудничает в журналах "Весы", "Золотое руно", "Труды и дни", "Русская мысль" и др. В 1910-1911 гг. преподает историю древнегреческой литературы на Высших женских курсах. После почти двухлетнего пребывания в Швейцарии и Риме Ивановы возвращаются с годовалым сыном Дмитрием в Россию и поселяются в Москве. Здесь Иванов сближается с кругом лиц, группировавшихся вокруг издательства "Путь": В.Ф. Эрном, П.А. Флоренским, С.Н. Булгаковым, М.О. Гершензоном, знакомится с композитором А.Н. Скрябиным. В это же время он много работает над переводами Алкея, Сафо (1914), Петрарки (1915). Едва ли не большую славу Иванову, не как поэту, а как одному из главных теоретиков русского религиозного символизма, принесли сборники его разнообразных статей по вопросам религии, философии, эстетики и культуры: "По звездам" (1909), "Борозды и межи" (1916), "Родное и вселенское" (1917); сюда же примыкает и "Переписка из двух углов" (1921). Уже в 1905 г. Иванов определяет духовный кризис европейской культуры как "кризис индивидуализма", которому должна противостоять религиозная, "органическая эпоха" будущего, возрожденная прежде всего в лице России. Функцию религиозного обновления человечества, по представлению Иванова, берет на себя христианство. Если в работах 1903— 1907 гг. дионисийские и христианские символы переплетаются равноправно, то с 1907 г., в связи с отказом от любых "палингенетических" проектов, дионисийская сфера теряет у него всякую самостоятельную роль.
Иванов переходит к размышлениям о религиозно-мистической судьбе человечества, мировой истории и России ("Человек", 1915—1919; Париж, 1939). В поэме "Младенчество" (1913—1918; Пбг., 1918), написанной не без полемики с блоковским "Возмездием", поэт через житейскую мудрость вновь возвращается к блаженным годам своего детства, овеянного романтикой древней любви и божественной вечности. До своего окончательного отъезда за границу (1924) Иванов еще раз возвращается к поэзии и драматургии. Стихотворный цикл "Песни смутного времени" (1918) отразил неприятие Ивановым внерелигиозного характера русской революции. В 1919 г. он издает трагедию "Прометей", а в 1923 г. заканчивает музыкальную трагикомедию "Любовь — Мираж".
После событий 1917 года первое время Иванов пытался сотрудничать с новой властью. В 1918-1920 гг. он являлся председателем историко-театральной секции ТЕО Наркомпроса, читал лекции, вел занятия в секциях Пролеткульта. В это же время он принимает участие в деятельности издательства "Алконост" и журнвлв "Записки мечтателей", пишет "Зимние сонеты". В 1920 г. после смерти жены и неудачной попытки получить разрешение на выезд за границу, Иванов с дочерью и сыном уезжает на Кавказ, затем в Баку, куда был приглашен профессором кафедры классической филологии. В 1921 г. он защищает здесь докторскую диссертацию, по которой издает книгу "Дионис и прадионисийство" (Баку, 1923). В 1924 г. Иванова вызывают в Москву, где он вместе с А. Луначарским произносит в Большом театре юбилейную речь о Пушкине. В конце августа он уже навсегда покидает Россию и поселяется с сыном и дочерью в Риме. До 1936 г. он сохраняет советское гражданство, которое не дает ему возможности устроиться на государственную службу. Иванов не печатается в эмигрантских журналах, стоит в стороне от общественно-политической жизни. Не принимая политики воинствующего атеизма и оставаясь верным себе, Иванов, по примеру В. С. Соловьева, 17 марта 1926 г. присоединяется к католичеству, не отрекаясь (по специальному, с трудом добытому разрешению) от православия. В 1926-1931 гг. он занимает место профессора в колледже "Карло Борромео". В 1934 г. Иванов переезжает в Рим, где и живет до конца своих дней.
В последние десятилетия наблюдается относительный спад его творчества. В 1924 г. он создает "Римские сонеты", а в 1944 г.—цикл из 118 стихотворений "Римский дневник", вошедший в подготовленное им, но изданное посмертно итоговое собрание стихов "Свет вечерний" (Оксфорд, 1962). После смерти Иванова осталась незаконченной начатая им еще в 1928 г. 5-я книга прозаической "поэмы" "Повесть о Светомире-царевиче". В последние годы Иванов продолжает публиковать в иностранных изданиях свои отдельные статьи и работы. В 1932 г. он издает монографию на немецком языке "Достоевский. Трагедия — миф — мистика". В 1936 г. для энциклопедического словаря Трекани Иванов на итальянском языке пишет статью "Символизм". Затем для других итальянских изданий: "Форма зиждущая и форма созижденная" (1947) и "Лермонтов" (1958). В последних двух статьях он возвращается к размышлениям о Софии в контексте мировой и русской культуры. В 1948 г. по заказу Ватикана он работает над вступлением и примечаниями к Псалтири. В последние годы жизни вел уединенный образ жизни, встречался с М. Бубером, Ж. Маритеном, Г. Марселем, из русских — наиболее часто с Мережковскими. Умер в Риме.
http://www.vacheslavivanov.org.ru/lib/sa/author/100002
no subject
Над бездной ночи Дух, горя,
Миры водил Любви кормилом;
Мой дух, ширяясь и паря,
Летал во сретенье светилам.
И бездне — бездной отвечал;
И твердь держал безбрежным лоном;
И разгорался, и звучал
С огнеоружным легионом.
Любовь, как атом огневой,
Его в пожар миров метнула;
В нем на себя Она взглянула —
И в Ней узнал он пламень свой.
<1902>
Долина – Храм
Звезда зажглась над сизой пеленой
Вечерних гор. Стран утренних вершины
Встают, в снегах, убелены луной.
Колокола поют на дне долины.
Отгулы полногласны. Мглой дыша,
Тускнеет луг. Священный сумрак веет.
И дольняя звучащая душа,
И тишина высот — благоговеет.
1904
no subject
Твоя душа глухонемая
В дремучие поникла сны,
Где бродят, заросли ломая,
Желаний темных табуны.
Принес я светоч неистомный
В мой звездный дом тебя манить,
В глуши пустынной, в пуще дремной
Смолистый сев похоронить.
Свечу, кричу на бездорожье,
А вкруг немеет, зов глуша,
Не по-людски и не по-божьи
Уединенная душа.
1906
no subject
Константину Сомову
Замер синий сад в испуге…
Брызну в небо, змеи-дуги
Огневые колесят,
Миг — и сумрак оросят:
Полночь пламенные плуги
Нивой звездной всколосят…
Саламандры ль чары деют?
Сени ль искристые рдеют?
В сенях райских гроздья зреют!..
Не Жар-Птицы ль перья реют,
Опахалом алым веют,
Ливнем радужным висят?
Что же огненные лозы,
Как плакучие березы,
Как семья надгробных ив,
Косы длинные развив,
Тая, тлеют, — сеют слезы, —
И, как светляки в траве,
Тонут в сорной синеве?
Тускнут чары, тухнут грезы
В похоронной синеве…
И недвижные созвездья
Знаком тайного возмездья
Выступают в синеве.
no subject
Ни ясных звезд блуждающие станы,
Ни полные на взморье паруса,
Ни с пестрым зверем темные леса,
Ни всадники в доспехах средь поляны,
Ни гости с вестью про чужие страны,
Ни рифм любовных сладкая краса,
Ни милых жен поющих голоса
Во мгле садов, где шепчутся фонтаны, —
Ничто не тронет сердца моего.
Все погребло с собой мое светило,
Что сердцу было зеркалом всего.
Жизнь однозвучна. Зрелище уныло.
Лишь в смерти вновь увижу то, чего
Мне лучше б никогда не видеть было.
Приближение
На мировом стоим водоразделе.
Быть может, в ночь соседняя семья,
Заутра ты, там он, а там и я —
Исхищены мы будем в этом теле
Из времени, всем общего доселе,
Дабы пребыть, от ближних затая
Недвижную Субботу бытия,
Начатком вечности в земном пределе.
Быть может, воль глухой раскол — конца
Всесветного неслышное начало;
И тихий гром гремел, и в нем Гонца
О днях иссякших слово прозвучало;
И те, чье сердце зовом отвечало,
Воскресшего встречают Пришлеца.
1918
no subject
***
Tutta la mia fiorita e verde etade…*
Преполовилась жизнь. Огней немного
Еще под пеплом тлело. Не тяжел
Был жар полудней. Перед тем, как в дол
Стремглав упасть, тропа стлалась отлого.
Утишилась сердечная тревога,
Страстей угомонился произвол,
И стал согласьем прежних чувств раскол.
Глядела не пугливо и не строго
Мне в очи милая. Была пора,
Когда сдружиться с Чистотой достоин
Амур, и целомудренна игра
Двух любящих, и разговор спокоен.
Я счастлив был... Но на пути добра
Нам Смерть предстала, как в железе воин.
<1915>
* Весь мой цветущий и зеленый век... (итал.)
no subject
no subject
no subject
Снега, зарей одеты
В пустынях высоты,
Мы - Вечности обеты
В лазури Красоты.
Мы - всплески рдяной пены
Над бледностью морей.
Покинь земные плены,
Воссядь среди царей!
Не мни: мы, в небе тая,
С землей разлучены,-
Ведет тропа святая
В заоблачные сны.
no subject
А малое себе не прочит
Ни долгой памяти в роду,
Ни слав на Божием суду,-
Иное вымолит спасенье
От беспощадного конца:
Случайной ласки воскресенье,
Улыбки милого лица.
no subject
Высот недвижные озера -
Отверстые зеницы гор -
Мглой неразгаданного взора
Небес глубоких мерят взор.
Ты скажешь: в ясные глядится
С улыбкой дикою Сатир,-
Он, тайну мойр шепнувший в мир,
Что жребий лучший - не родиться.
no subject
В прозрачный, сумеречно-светлый час,
В полутени сквозных ветвей,
Она являет свой лик и проходит мимо нас -
Невзначай,- и замрет соловей,
И клики веселий умолкнут во мгле лугов
На легкий миг - в жемчужный час, час мечты,
Когда медленней дышат цветы,-
И она, улыбаясь, проходит мимо нас
Чрез тишину... Тишина таит богов.
О тишина! Тайна богов! О полутень!
О робкий дар!
Улыбка распутий! Крылатая вечность
скрестившихся чар!
Меж тем, что - Ночь, и тем, что - День,
Рей, молчаливая! Медли, благая!
Ты, что держишь в руке из двух пламеней
звездных весы!
Теплится золото чаши в огнях заревой
полосы,
Чаша ночи восточной звездой занялась
в поднебесье!
О равновесье!
Миг - и одна низойдет, и взнесется
другая...
О тишина! Тайна богов! О полутень!
Меж тем, что - Ночь, и тем, что - День,
Бессмертный лик остановив,
Мглой и мерцаньем повей чело
В час, как отсветом ночи небес светло
Влажное сткло
В сумраке сонном ив!
no subject
Дальний лай — глубокой,
Теплой ночью летней...
Что звучит ответней
Думе одинокой?
Гулкий всхлип совиный —
Вспомнилось родное
Кладбище ночное
С церковью старинной...
Чу, орган налажен!
Лишь коснись перстами,
Лишь дохни устами
У послушных скважин:
Мусикийский шорох
Матери откроет
Всё, что Ночь покоит
В сумрачных просторах.
Наше сердце глухо,
Наши персты грубы,
И забыли губы
Дуновенье духа.
Гости неземные,
Чьи бесплотны пальцы,
Вам будить, скитальцы,
Голоса ночные!
Шелест рощ умильный,
Рокот волн унылых —
Всё доносит милых
Шепот замогильный.
И, как стон, протяжен,
И томит загадкой
Зов, волшебно-сладкий,
Многоустых скважин.
no subject
Прозрачность! Купелью кристальной
Ты твердь улегчила - и тонет
Луна в среброзарности сизой.
Прозрачность! Ты лунною ризой
Скользнула на влажные лона,
Пленила дыхания мая,
И звук отдаленного лая,
И призраки тихого звона.
Что полночь в твой сумрак уронит,
В бездонности тонет зеркальной.
Прозрачность! Колдуешь ты с солнцем,
Сквозной раскаленностью тонкой
Лелея пожар летучий;
Колыша под влагой зыбучей,
Во мгле голубых отдалений,
По мхам малахитным узоры;
Граня снеговерхие горы
Над смутностью дольних селений;
Простор раздражая звонкий
Под дальним осенним солнцем.
Прозрачность! Воздушною лаской
Ты спишь на челе Джоконды,
Дыша покрывалом стыдливым.
Прильнула к устам молчаливым -
И вечностью веешь случайной;
Таящейся таешь улыбкой,
Порхаешь крылатостью зыбкой,
Бессмертною, двойственной тайной.
Прозрачность! Божественной маской
Ты реешь в улыбке Джоконды.
Прозрачность! Улыбчивой сказкой
Соделай видения жизни,
Сквозным - покрывало Майи!
Яви нам бледные раи
За листвою кущ осенних;
За радугой легкой - обеты,
Вечерние скорбные светы -
За цветом садов весенних!
Прозрачность! Божественной маской
Утишь изволения жизни.
no subject
Подруга, тонут дни! Где ожерелье
Сафирных тех, тех аметистных гор?
Прекрасное немило новоселье.
Гимн отзвучал: зачем увенчан хор?..
О, розы пены в пляске нежных ор!
За пиром муз в пустынной нашей келье -
Близ волн морских вечернее похмелье!
Далеких волн опаловый простор!..
И горних роз воскресшая победа!
И ты, звезда зари! ты, рдяный град -
Парений даль, маяк златого бреда!
О, свет любви, ему же нет преград,
И в лоно жизни зрящая беседа,
Как лунный луч в подводный бледный сад?
no subject
Солнце, сияя, теплом излучается:
Счастливо сердце, когда расточается.
Счастлив, кто так даровит
Щедрой любовью, что светлому чается,
Будто со всем он живым обручается.
Счастлив, кто жив и живит.
Счастье не то, что годиной случается
И с мимолетной годиной кончается:
Счастья не жди, не лови.
Дух, как на царство, на счастье венчается,
В счастье, как в солнце, навек облачается:
Счастье - победа любви
no subject
Я — Полдня вещего крылатая Печаль.
Я грезой нисхожу к виденьям сонным Пана:
И отлетевшего ему чего-то жаль,
И безотзывное — в Элизии тумана.
Я, похоронною лазурью осиянна,
Шепчу в безмолвии, что совершилась даль.
Я — Полдня белого небесная Печаль,
Я — Исполнения глубокая Осанна.
Из золотых котлов торжественной рекой
Я знойных чар лию серебряные сплавы
На моря синего струящийся покой,
На снежной вечности сверкающие главы,
На красные скалы, где солнечные славы
Слагаешь ты, поэт, пронзен моей тоской.
no subject
Но не мудростью своей:
Ею он всего скорей
Всех смутит иль всем наскучит.
Жизнь сладка ль на вкус, горька ли,
Сам ты должен распознать,
И у всех свои печали:
Учит он - воспоминать.
no subject
Отдаю вам светлость щедрую мою.
В. Иванов