Сначала умерла поэзия. А после и поэт Ренье -- омочив обыкновенное
стальное перо в баночку с FSN, он проколол им кожу: этого было достаточно.
За ним и другие. Но профессор Грэхем продолжал пользоваться пером для прямых
его целей: он написал книгу -- "Рождение Бога". И странно, автора не
заключили на Остров Третьего завета, как это сделали бы раньше, а книга к
концу года шла сорок первым изданием. Впрочем, территории опустевшего
островка и не хватило бы теперь для всех, захваченных эпидемией morbus
religiosa. Островок точно раздвинул берега, расползся по всей земле, отдавая
её царству безумия. Люди, запуганные катастрофами, затерянные среди пустот,
прозиявших из душ и из пространств, трепещущим стадом сбились вокруг имени
Бога: "это кара за века неверья" -- гудело в массах. И указывая на
разваливающийся вокруг умершего Бога мир, пророки у перекрестков кричали:
"Вот чудеса Господни!", "Покайтесь!", "Прославьте имя творца!". Под "имя"
спешно подводились алтари. Над алтарями нависали своды. Храмы, один за
другим, бросали в чёрное небо золото крестов и серебро лун.
Происходило то, чему и должно было произойти: был Бог -- не было веры;
умер Бог -- родилась вера. Оттого и родилась, что умер. Природа не "боится
пустоты" (старые схоласты путали), но _пустота боится природы_: молитвы,
переполненные именами богов, если их бросить в ничто, несравнимо меньше
нарушат его нереальность. Пока предмет предметствует, номинативное уступает
место субстанциональному, имя его молчит: но стоит предмету уйти из бытия,
как тотчас же появляется, обивая все "пороги сознания", его вдова -- имя:
оно опечалено, в крепе, и просит о пособии и воспомоществованиях. Бога не
было -- оттого и сказали все, искренне веруя и благоговея: есть.
Реставрировался древний культ: он принимал старые католические формы.
Был избран первосвященник, именем Пий XVII. Несколько стёртых камней давно
срытого Ватикана были перенесены с музейных постаментов снова на пеплы Рима:
на них, обрастая мраморами, возникал Новый Ватикан.
Настал день освящения новой твердыни Бога. День ли: сумерки теперь не
покидали землю; чёрное беззвёздное небо раззиялось вкруг планеты, всё ещё
ведомой слабнущими и гаснущими лучами солнца по одинокой последней орбите
мира. На холмах, вокруг нового храма, собрались мириады глаз, ждавших мига,
когда престарелый первосвященник поднимет триперстие над толпами, отпуская и
их в смерть.
Вот у мраморных ступенек закачалась старинная лектика; и старческое "in
nomine Deo" [5] пронеслось над толпами. Дрожащая рука, благословляя,
протянулась к чёрному небу. На хоругвях веяли кресты. Тонкие ладанные дымки
струились в небо: но небо было мертво. Тысячи и тысячи губ, повторяя "имя",
брошенное им urbi et orbi [6], звали Бога, тысячи и тысячи глаз, поднявшись
кверху вслед за триперстием и дымками кадилен, искали там за мёртвым и
чёрным беззвездием Бога.
Тщетно: Он был мёртв.