byddha_krishna1958

Томас Лав Пикок (англ. Thomas Love Peacock) (18 октября 1785, Уэймут, Дорсетшир – 23 января 1866, Шеппертон, Суррей, Англия) – английский писатель-сатирик и поэт. В своих художественных произведениях, в первую очередь в романах, писатель остро высмеивал обычаи и нравы, бытовавшие в современном ему обществе. Значительное влияние на поэтическое творчество оказал его друг, поэт Перси Биши Шелли.
Википедия

Выпущенный в свет в 1818 году роман Пикока «Аббатство кошмаров» представляет собой пародию на модный в то время жанр «готического романа», или романа ужасов, в котором обычно сплетаются страшная тайна, роковое проклятье, какие-нибудь развалины, приведения и страстная любовь. Так же, как и Джейн Остин в своем «Нортенгерском аббатстве», Пикок в «Аббатстве кошмаров», с одной стороны, высмеивает сюжетные дыры и штампы готических произведений, подмешивая в пафосные мрачные тревожные сцены долю иронии, а с другой вставляет в эти самые сцены точку зрения автора, что добавляет юмористический эффект.

Кроме того, довольно небольшую по объему повестушку Пикок превращает в эссе-диалог, где каждый персонаж – представитель того или иного популярного философского или литературного течения. Это, в общем-то, уморительно читать, и без того, знаем мы или нет, с кого списаны герои, но роман приобретает еще большую глубину, когда обнаруживаешь, что главный герой, мрачный романтик Скютроп Сплин, который никак не может разобраться в своих девушках, списан Пикоком со своего лучшего друга Перси Биши Шелли. Или мистер Траур, разговаривающий только цитатами из «Чайльд Гарольда», который есть по сути Байрон.

Пикок очень изящно и незлобиво высмеивает и «Чайльд Гарольда», и трансцендентальную философию, и черную меланхолию современной ему литературы, не забывая бить по социальным предрассудкам и порокам общества. Из текста можно выдирать и цитировать целые абзацы, потому что тот гениальный абсурд и безупречная английская ирония, заполняющие страницы романа, просто так не перескажешь – вся соль и красота потеряются тут же. Ну это примерно то же самое, как пересказывать «Любовь и дружбу» Джейн Остин, или «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома К. Джерома.

Приведу цитаты (перевод Е. Суриц).

Глава I:
Кошмарское аббатство, почтенное родовое поместье, обветшалое и оттого весьма живописное, уютно расположенное на полоске сухой земли между морем и болотами у границы Линкольнского графства, имело честь быть обиталищем Кристофера Сплина, эсквайра. Сей джентльмен, от природы склонный к ипохондрии, страдал к тому же несварением желудка, обыкновенно именуемым черной меланхолией.
Глава V:
Мистер Флоски (листая страницы):
– «Тумандагиль», роман. Гм. Ненависть, мстительность, мизантропия и цитаты из Библии. Гм. Патологическая анатомия черной желчи. Так… «Пол Джонс», поэма. Гм. Понимаю. Пол Джонс, прелестный и восторженный юноша… разочарованный в лучших чувствах… становится пиратом с тоски и от величия души… режет глотки многим мужчинам, покоряет сердца многих женщин… и, наконец, вздернут на нок-рее! Развязка весьма искусственна и непоэтична {32}. «Даунингстритское обозрение». Гм. Первая статья. «Ода к «Красной книге»«, Родерик Винобери, эсквайр. Гм. Разбор собственного сочинения. Гм-м.
Глава VIII:
Марионетта:
– Я вижу, мистер Флоски, вы находите мое вторжение нелепым и в отместку говорите вздор. (При слове «вздор» мистер Флоски так вздрогнул, что едва не опрокинул стол.) Уверяю вас, я никогда б не посмела вас тревожить, если б для меня не был так важен вопрос, какой я хочу вам задать. (Мистер Флоски выслушал ее с мрачным достоинством.) Что-то тайно терзает душу Скютропа (мистер Флоски промолчал). Он очень несчастлив… Мистер Флоски… Не знаете ль вы причины… (Опять мистер Флоски промолчал.) Мне бы только узнать… Мистер Флоски… нет ли кое-чего… чему можно помочь кое-чем… что кое-кто… о ком я кое-что знаю… мог бы сделать.
Мистер Флоски (помолчав):
– Существует множество способов выведывать тайны. Самые испытанные, теоретически рассмотренные и практически предложенные в философских романах суть подслушивание под дверью, подглядывание в щелку, подбор ключей к комодам и конторкам, чтение чужих писем, отпаривание облаток, поддевание сургучной печати горячей проволокой – ни один из этих способов не представляется мне приличным.
Марионетта:
– Неужто, мистер Флоски, вы могли заподозрить во мне склонность заимствовать или поощрять подобные низости?
Мистер Флоски:
– Их, однако ж, рекомендуют, и со стройными доводами, сочинители основательные и знаменитые в качестве простых и легких способов изучать характеры и удовлетворять ту похвальную любознательность, которой цель – постижение человеческой натуры.

http://cooperwithwine.wordpress.com/2010/03/20/%d1%82%d0%be%d0%bc%d0%b0%d1%81-%d0%bb%d0%b0%d0%b2-%d0%bf%d0%b8%d0%ba%d0%be%d0%ba-%c2%ab%d0%b0%d0%b1%d0%b1%d0%b0%d1%82%d1%81%d1%82%d0%b2%d0%be-%d0%ba%d0%be%d1%88%d0%bc%d0%b0%d1%80%d0%be%d0%b2%c2%bb/

Волшебный, злой фонарь души
                                          Неведомый допрежь. В тиши
                                          Он мигом развернет виденья -
                                          И пляски ведьм и привиденья.
                                          Не похваляйтесь дыбой этой,
                                          Страданьями пред целым светом {1}.

                                                                   С. Батлер

     Мэтью:
     Ох, это истинно ваше благородное настроение, сэр. Подлинная меланхолия
ваша, сэр, подсказывает вам самые тонкие шутки. Я и сам, сэр, бывает,
страдаю меланхолией, и тогда я беру перо, им мараю бумагу и, бывает,
десять-двенадцать сонетов сочиняю за один присест.
     Стивен:
     Истинно, сэр, я все это без меры люблю.
     Мэтью:
     Ах, прошу вас, пользуйтесь моим кабинетом: он к вашим услугам.
     Стивен:
     Благодарствую, сэр, уж я не постесняюсь, поверьте. А есть у вас там
стул, на котором можно предаться меланхолии?

                                            Бен Джонсон.
                                            Всяк по-своему, акт 3, сц. 1 {2}

                                   Ay esleu gazouiller et siffler oye, comme
                              dit le commun proverbe, entre les cygnes,
                              plutoust que d'estre entre tant de gentils
                              poetes et faconds orateurs mut du tout estime.

                                                    Rabelais, Prol. L. 5 {*}

                                   {*   "Предпочитают, согласно пословице,
                              среди лебедей гоготать и шипеть по-гусиному,
                              нежели   среди   стольких   изрядных поэтов и
                              красноречивых ораторов сойти за немых" (Рабле.
                              Гаргантюа и Пантагрюэль: Пролог к кн. 5 / Пер.
                              Н. Любимова. М.: Худож. лит., 1973. С. 604).}

ГЛАВА I

     Кошмарское аббатство, почтенное родовое поместье, обветшалое и оттого
весьма живописное, уютно расположенное на полоске сухой земли между морем и
болотами у границы Линкольнского графства, имело честь быть обиталищем
Кристофера Сплина, эсквайра. Сей джентльмен, от природы   склонный   к
ипохондрии, страдал к тому же несварением желудка, обыкновенно именуемым
черной меланхолией. Друг юности обманул его; любовные его надежды были
попраны; с досады он предложил свою руку особе, которая приняла ее из
корысти, тем самым безжалостно разорвав узы старой и верной привязанности.
Она потешила свою суетность, став госпожой обширных, хоть и несколько
запустелых, владений; но все чувства в ней остыли. Она сделалась богатая, но
ценой того, что придает богатству цену, - взаимной, склонности. Все, что
можно купить за деньги, ей постыло, ибо тем, что нельзя за них купить и что
куда дороже их самих, она пренебрегла их ради. Слишком поздно она поняла,
что принимала средства за цель и что состояние, с умом употребленное, лишь
служит счастию, но самое счастие не в нем. Своенравно загубив свои чувства,
она убедилась в тщете богатства как средства; ибо она все принесла ему в
жертву, и оно осталось, таким образом, ее единственной целью. Она себе не
признавалась в том, что руководствуется этим соображением, но посредством
неосознанного самообмана оно все более в ней укоренялось, и, короче говоря,
кончилось это немыслимой скупостью. Во внутреннем своем разладе она винила
причины внешние и постепенно сделалась совершенною брюзгой. Когда по утрам
она производила ежедневный смотр своих покоев, все скрывались, заслышав
скрип ее башмаков, а тем более звук ее голоса, которому не найти уподобленья
в природе; ибо точно так, как голос женщины, звенящий любовью и нежностью,
все звуки обращает в гармонию, он же превосходит   их   все   мерзким
неблагозвучием, поднимаясь в злобе до неестественной пронзительности.
     Мистер Сплин говаривал, что дом его не лучше большой конуры, потому что
у всех там собачья жизнь. Разуверясь в любви и дружбе, ни во что не ставя
познанья и ученость, он пришел к заключенью, что ничего нет в мире доброго,
кроме доброго обеда; однако бережливая супруга нечасто его и этим баловала.
Но вот однажды утром, подобно сэру Леолайну из "Кристабели", "он мертвою ее
нашел" {3} и остался весьма утешным вдовцом с ребенком на руках.
     Своему единственному сыну и наследнику мистер Сплин дал имя Скютроп в
память о предке с, материнской стороны, который повесился, наскуча жизнью, в
один ужасный день, что при дознании было означено как felo de   se
{самоубийстве (англ.-лат.).}. Мистер Сплин потому высоко чтил его память и
сделал пуншевую чашу из его черепа.
     Когда Скютроп подрос, его, как водится, послали в школу, где в него
вбивали кое-какие познанья, потом отправили в университет, где его заботливо
от них освобождали; и оттуда был он выпущен, как хорошо обмолоченный колос,
- с полной пустотой в голове и к великому удовлетворению ректора и его
ученых собратий, которые на радостях одарили его серебряной лопаткой для
рыбы с лестной надписью на некоем полудиком диалекте англосаксонской латыни.
     Напротив, однокашники его, в совершенстве постигшие науку кутить и
повесничать и тонкие знатоки злачных мест, его учили славно напиваться {4}.
Большую часть времени он проводил средь этих избранных умов, следя, как луч
полночной лампы озаряет растущий строй пустых бутылей. Каникулы проводил он
то в Кошмарском аббатстве, то в Лондоне, в доме у дядюшки по имени мистер
Пикник, весьма живого и бодрого господина, женатого на сестре меланхоличного
мистера Сплина. В том доме съезжалось общество самое веселое. Скютроп
танцевал с дамами, пил с мужчинами, и те и другие хором признали его
образованнейшим и приятнейшим юношей, какие делают честь университету.
     В доме мистера Пикника Скютроп впервые увидел мисс Эмили Джируетт,
прекрасную собой. Он влюбился; что не ново. Чувства его были приняты
благосклонно; что не странно. Мистер Сплин и мистер Джируетт встретились по
этому случаю и не сошлись в условиях сделки; что не ново и не странно.
Бедные любовники были разлучены и в слезах поклялись Друг другу в вечной
верности; а спустя три недели после этого трагического события она,
улыбаясь, шла к венцу с сиятельным мистером Глуппом; что не странно и не
ново.
     Известие о свадьбе Скютроп получил в Кошмарском аббатстве и едва не
лишился рассудка. Первое разочарование больно отозвалось в его нежной душе.
Отец, желая его утешить, читал ему толкование к Екклезиасту, составленное им
самим и неоспоримо доказывающее, что все суета сует. Особенно подчеркивал он
место: "Мужчину одного из тысячи я нашел, а женщины между всеми ими не
нашел".
     - На что же он рассчитывал, - возразил Скютроп, - когда вся тысяча была
заперта в его серале? Опыт его чужд свободному состоянию общества, такого,
как наше.
     - Заперты они или на воле, - отвечал мистер Сплин, - все одно. Ум и
сердце у женщины всегда заперты, и ключ к ним - только деньги. Уж поверь
мне, Скютроп.
     - О, я понимаю вас, сэр, - ответил Скютроп. - Но отчего же так глубоко
запрятан их ум? Всему виной неестественное воспитание, прилежно обращающее
женщину в заводную куклу на потребу обществу.
     - Разумеется, - отвечал мистер Сплин. - Они не получают   того
прекрасного образования, какое получил ты. И что касается заводных кукол, ты
прав, конечно. Я сам купил было такую, но совершенно испорченную; но уж не
важно по какой причине, Скютроп, все они одна другой стоят, когда судишь о
них до женитьбы. Лишь потом узнаем мы истинную их природу, как я убедился по
горькому опыту. Брак, стало быть, лотерея, и чем меньше ты печешься о том,
какой выбрать билет, тем лучше; ибо чем больше стараний ушло на обретенье
счастливого нумера, тем больше разочарованье, когда он окажется пустым; ибо
тогда приходится сожалеть еще о потере трудов и денег; для того же, кто
выбирал свой билет наобум, разочарованье куда более сносно.
     Скютроп не оценил блистательного сужденья и удалился к себе в башню,
по-прежнему мрачный и безутешный.
     Башня, которую занимал Скютроп, помещалась на юго-восточном углу
аббатства; и с южной стороны ее была дверь, выходившая на террасу, именуемую
садом, хотя ничего там не росло, кроме плюща да кое-каких сорняков. С точно
тем же правом могла б называться птичником юго-западная башня, разрушенная и
кишащая совами. С этой террасы, или сада, или садовой террасы, или
террасного сада (предоставим избрать   наименованье   самому   читателю),
открывался вид на длинную ревную прибрежную полосу, прелестное унынье
ветряков и болот, а сбоку виднелось море.
     Из всего сказанного читатель уж верно заключит, что аббатство строили
как замок; и спросит у нас, не было ль оно в старину оплотом воинствующей
церкви. Так ли это и насколько обязано оно вкусу предков мистера Сплина
преобразованием первоначального своего плана, нам, к несчастью, не пришлось
разузнать.

ДАЛЕЕ ЧИТАТЬ ЗДЕСЬ -