byddha_krishna1958

....................

Мы сидели перед камином и, затаив дыхание, слушали рассказчика, однако,
помимо того что рассказ был страшный, как оно и полагается в старом доме
накануне рождества, помнится,   никаких комментариев на   этот счет не
последовало, пока кто-то не обронил замечания, что он впервые слышит, чтобы
такой призрак явился ребенку. Упомяну, кстати, что речь шла о появлении
призрака в точно таком же старом доме, в каком собрались мы. Маленькому
мальчику, спавшему в одной комнате с матерью, явилось самое ужасное
привидение; он разбудил мать - не для того чтобы она успокоила и снова
убаюкала его, но чтобы она и сама, прежде чем успокоить ребенка, увидела то,
что так его напугало. Как раз эти слова, не сейчас же, а позже вечером,
вызвали у Дугласа реплику, на любопытное следствие которой я обращаю
внимание   читателя. Кто-то из   нас рассказал   еще одну, не   слишком
увлекательную историю, но, сколько я мог заметить, Дуглас ее не слушал. Судя
по этому признаку, я решил, что ему самому хочется что-то рассказать, а
слушателям остается только ждать, когда он начнет. И в самом деле, нам
пришлось дожидаться всего два дня, но еще в тот же вечер, перед тем как мы
разошлись по комнатам, он высказал то, что лежало у него на душе.
     - Каков бы ни был призрак мистера Гриффина, я совершенно согласен, что
в его появлении ребенку такого нежного возраста есть нечто странное.
Насколько мне известно, это не первый случай подобного рода, когда в событии
участвует ребенок. Если один ребенок дает действию новый поворот винта, то
что вы скажете о двух детях?
     - Мы, разумеется, скажем, что это дает винту два поворота! А кроме того
то, что мы хотим о них послушать.
     Как сейчас вижу Дугласа, стоящего перед камином; повернувшись к огню
спиной и засунув руки в карманы, он глядел на собеседников сверху вниз.
     - До сих пор никто не знает этой истории, кроме меня. Уж слишком она
страшна.
     Естественно, раздалось несколько голосов, утверждавших, что это-то и
придает ей особенную цену, а наш друг, спокойно предвкушая свои триумф,
обвел взглядом всех собравшихся и продолжал:
     - Эту историю не с чем сравнивать. Я не знаю ничего страшнее.

ДАЛЬШЕ ЗДЕСЬ -

http://lib.ru/INPROZ/JAMES/james03.txt

Джеймс Генри - классик американской литературы, один из самых изысканных англоязычных авторов.

"Поворот винта" - таинственная повесть с приведениями столь же двусмысленна, как "Пиковая дама" Пушкина, "Песочный человек" Гофмана или "Падение дома Ашеров" Эдгара По. Обитателей усадьбы Блай преследуют кошмары; показания очевидцев субъективны, ни что прямо и, безусловно, не свидетельствует о том, кто именно является преступником... Может быть все происходящее - розыгрыш или галлюцинации?
повесть "Поворот винта" стала своего рода "визитной карточкой" Джеймса-новеллиста и удостоилась многочисленных экранизаций. Оригинальная трактовка мотива встречи с призраками приблизила повесть к популярной в эпоху Джеймса парапсихологической проблематике. Перерастая "готический" сюжет, "Поворот винта" превратился в философский этюд о сложности мироустройства и парадоксах человеческого восприятия, а его автор вплотную приблизился к технике "потока сознания", получившей развитие в модернистской прозе.

Генри Джеймс 1843-1916
Американец, как и Т.С.Элиот, большую часть жизни проведший в Англии и принявший под конец британское подданство. Автор романов «Крылья голубки», «Портрет дамы», «Золотая чаша» и др. Критик. Оставил после себя обширное эпистолярное наследие. Жил крайне замкнуто и уединенно, и его личная жизнь до сих пор остается предметом активных спекуляций. Джеймсу не посчастливилось – его произведения начали читать и анализировать во времена расцвета фрейдизма, и его собственная замкнутость порождала множество сплетен о нем самом, а также множество по большей части фрейдистских толкований его текстов. Читать Джеймса сложно, потому что он обращается с английским языком так, как будто это язык не аналитический, а флективный, и использует необыкновенно сложный синтаксис, затрудняющий восприятие его текстов.

«Поворот винта» - повесть, построенная по образцу готических романов конца 18-го века, а также знаменитой «Джейн Эйр». В центре повести – гувернантка, которую нанимают воспитывать двух сирот, мальчика Майлза и девочку Флору, и при этом ставят условие – она ни в коем случае не должна беспокоить их дядю и опекуна и должна все решать сама, в крайнем случае с помощью домоправительница миссис Гроуз. Приехав в поместье Блай, гувернантка – так и оставшаяся безымянной – узнает, что предыдущая гувернантка, мисс Джессел, умерла, возможно, покончила с собой после загадочной смерти своего любовника Питера Квинта, камердинера хозяина поместья. Видимо, эта пара, и особенно Питер Квинт, крутила всем поместьем и детьми как хотела. Постепенно гувернантке начинает казаться, что призраки мисс Джессел и Питера Квинта бродят по имению и используют детей в своих зловещих целях.

Повесть выстроена так, что до сих пор читатели и критики ломают копья, что же там произошло – то ли гувернантка действительно видела призраков, которых никто, кроме нее и детей, которые это скрывали, не видел, то ли она сошла с ума от сексуальной неудовлетворенности и бесплодной любви к владельцу поместья.

Как представляется, это действительно история о призраках, и медленное чтение последних строк повести это подтверждает. Вот решающий разговор между Майлсом и гувернанткой, и здесь надо учесть, что ни слова не было сказано между ними ни о мисс Джессел, ни о Питере Квинте:

- Она здесь? - задыхаясь, прошептал Майлс, уловив даже с закрытыми глазами, к кому направлены мои слова. И тут, когда меня поразило его странное "она", и я, задыхаясь, отозвалась эхом:
- Она?
- Мисс Джессел, мисс Джессел! - ответил он мне с неожиданной яростью.
Ошеломленная, я все же поняла, что его заблуждение как-то связано с отсутствием Флоры, и мне захотелось доказать ему, что дело не в этом.
- Это не мисс Джессел! Но оно за окном - прямо перед нами! Оно там - трусливое, подлое привидение, в последний раз оно там!
И тут, через секунду, мотнув головой, словно собака, упустившая след, он неистово рванулся к воздуху и свету, потом, вне себя от ярости, набросился на меня, сбитый с толку, тщетно озираясь вокруг и ничего не видя, хотя, как мне казалось, теперь это всесокрушающее, всепроникающее видение заполняло собой всю комнату, как разлитая отрава.
- Это он?
Я так твердо решила уличить Майлса, что мгновенно переменила тон на ледяной, вызывая его на ответ:
- Кто это "он"?
- Питер Квинт, проклятая! - Его лицо выразило лихорадочное волнение и мольбу, он обвел комнату взглядом. - Где он?

Майлс не может знать, КТО должен быть там, за окном, потому что имя мисс Джессел в его присутствии гувернантка не упоминала. Она говорила о мисс Джессел с Флорой, но мы точно знаем, что Майлс не мог поговорить на эту тему с Флорой – ее уже увезли из поместья, а перед этим за ней все время присматривала домоправительница. Но Майлс называет и мисс Джессел, и Питера Квинта. Да и сама болезнь Флоры больше напоминает классическую одержимость, чем нервное заболевание. Далее следует трагическая развязка, смерть Майлса, но гувернантка не делает ничего такого, что могла бы привести к его смерти.

В моих ушах и посейчас звучит это имя, в последнюю минуту вырвавшееся у него, и дань, которую он воздал моей преданности.
- Родной мой, что значит он теперь? Что может он когда-нибудь значить?
Ты мой, - бросила я тому чудовищу, - а он потерял тебя навеки! - И крикнула, чтобы Майлс знал, чего я достигла: - Вон он! Там, там!
Но он уже метнулся к окну, вгляделся, снова сверкнул глазами и ничего не увидел, кроме тихого дня. Сраженный той утратой, которой я так гордилась, он испустил вопль, как будто его сбросили в пропасть, и я крепче прижала его к себе, словно перехватив на лету. Да, я поймала и удержала его, - можно себе представить, с какой любовью, - но спустя минуту я ощутила, чем стало то, что я держу в объятиях. Мы остались наедине с тихим днем, и его сердечко, опустев, остановилось.

Однако история Джеймса выстроена так, что она действительно, до определенной точки, допускает двойные толкования, и замысел Джеймса в это отношении мог быть двояким. Если перед нами история сумасшествия гувернантки – хотя интересно то, что история изложена по ее запискам, а она сама вовсе не оказалась в сумасшедшем доме, но продолжала работать гувернанткой в аристократических семействах – то Джеймс исследует влияние субъективного восприятия мира на реальность за пределами этого восприятия. Гувернантка свихнулась не то от несчастной любви, не то от подавления своих сексуальных импульсов, как любят писать фрейдистски настроенные критики, но тем не менее ее субъективное восприятие мира оказывается объективной силой, воздействующей на этот мир – мальчик погибает, и если гувернантка сошла с ума, то в гибель мальчика повинна только она. Сама гувернантка воспринимает свою субъективность как объективное отражение мира, по каким-то причинам данное ей одной. (Возможно, как говорил Свидригайлов у Достоевского, сумасшедшие видят призраков не потому, что призраков нет, а люди сошли с ума, но потому, что именно в состоянии сумасшествия открываются границы между мирами.) Но с точки зрения сторонних наблюдателей ситуация оказывается прямо противоположной той, что мы наблюдали в романтическом субъективизме – там он выдавался за объективизм, а здесь он неизбежно становится объективной реальностью.

Если же, с другой стороны, гувернантка не сошла с ума и действительно видит призраков, то, с одной стороны, перед нами – обычная история про призраков, а с другой – ключевой вопрос о верифицируемости наших представлений о мире. Как мы можем отделить нашу индивидуальную субъективность от объективно существующей помимо нас реальности? В отличие от позитивистского рационального познания мира, человек у Джеймса может полагаться только на самого себя, на свое субъективное, подчас неверифицируемое восприятие мира. И здесь происходит колоссальный, парадигматический сдвиг восприятия – субъективное и объективное смыкаются. Между ними зачастую нельзя провести уверенного различия, пока не будет слишком поздно, чтобы действовать. Человек вынужден полагаться только на свое собственное субъективное восприятие мира, но тем не менее оно рано или поздно объективируется. Джеймс, в рамках модернистской мысли, подчеркивает важность и существенность субъективного восприятия мира. Но, в рамках предшествующей гуманистической традиции, он не просто уравнивает частное, личное, в правах с общим, говоря, что внутренний субъективный мир человека так же важен, как и внешний объективно данный нам мир. Джеймс, уже в рамках более романтического взгляда на мира и человека (несмотря на всю свою формальную чуждость романтизму как литературному направлению!), делает внутренний мир человека творческой силой, заставляя, так или иначе, субъективный взгляд превращаться в объективный поступок. Человек по-прежнему, оказывается, должен жить с оглядкой на последствия не только своих поступков, но и своих мыслей, потому что даже его мысли превращаются в реальные действия.