Вершины мировой поэзии. "Я — Ангел! Я люблю, я жду, я умираю"

[byddha_krishna1958]

Известная реплика Малларме:
"Мне жаль, что вы их не понимаете, я пишу только для умных".

 

Окна

Как слабый человек, оставленный в больнице

Среди постылых стен, подъемлет жадный взор

К распятью, что глядит, зевая, как клубится

Зловонный фимиам в банальной складке штор,

И, в корчах распрямив свое гнилое тело,

Он тянется к окну, где буйствует рассвет,

Прильнувши лбом к стеклу, впивать оцепенело

Щетинистым лицом прекрасный, яркий свет,

И воспаленный рот, изведав скорбь утраты,

А прежде юный, пить восторг лазурных струй,

И пачкает слюной горячие квадраты,

Вонзая в пустоту блаженный поцелуй,

И, презирая смрад кадила и елея,

И время, что течет бессмысленно и зря,

Смотреть через стекло, от радости хмелея,

Как медленно встает кровавая заря,

Где золотых галер воздушные армады,

Как лебеди, плывут по пурпурной реке,

Чьи сеют молнии душистые громады

С такой беспечностью в лазурном далеке!

Так, оскорбясь, душой, погрязшей в липкой мрази,

Где жрет само себя, вдыхая смрадный чад,

Желанье отыскать ошметки этой грязи

И матери вручить, кормящей своих чад.

И я припал к окну в бессилии жестоком,

Чтоб не смотреть вокруг и, в зеркале стекла,

Омытом голубым, как золото, потоком,

Узреть и возомнить из грязного угла:

Я — Ангел! Я люблю, я жду, я умираю.

Пусть стекла будут сном, условностью, мечтой,

Что рвется изнутри к возвышенному краю,

Как лучезарный нимб, зажженный Красотой!

Но тщетно, этот мир сильней. Его уродство

Низвергнуло меня в блевотину и гной,

И вот, осатанев от мерзости и скотства,

Я зажимаю нос перед голубизной!

И, выломав кристалл, измученный, теперь я,

Как оскверненный монстр, ползу на животе,

Чтоб выброситься вниз на крылиях без перьев!^{8}

— Рискуя не упасть в бездонной пустоте?

Летняя печаль

В улыбке пополам с подавленным зевком

Мешая горечь слез с беспечностью влюбленной,

Ты дремлешь, ослабев, сомлевшая, ничком

Под солнцем, на песке — от страсти утоленной.

Был в странной тишине так глух и незнаком,

О робость губ моих! твой голос утомленный:

«Нам в мумию одну в гробнице под песком

Не слиться никогда в пустыне раскаленной!»

Но волосы твои — та теплая река,

Где душу утопить, уснуть бы на века,

Достичь Небытия… О, если бы ты знала!

Поплачь, я выпью тушь с ресниц твоих, и в ней,

Быть может, отыщу для сердца, что устало,

Покой голубизны, бесчувственность камней.

* * *

Едва коснется тень заветного числа,

Как давняя мечта под сводами гробницы,

До ломоты в костях, желанная, приснится,

Победно распрямив во мне свои крыла.

В эбеновом дворце, где смерть переплела

— О, царственный соблазн! — созвучий вереницы,

Ты будешь, как гордец, обманутый в темнице,

Чей одинокий взор вдруг ослепила мгла.

Когда из звездных бездн, как отзвук иноверий,

Падет вселенский блик причудливых мистерий

На недостойный мир сквозь вечное всегда,

Пространство, возродясь, отвергнет изначальность

И низкие огни покатятся, — тогда

Астральным таинством зажжется гениальность.

 

Comments

[bydda-krishna.livejournal.com]

МАЛЛАРМЕ Стефан [Stephan Mallarme, 1842—1898] — французский поэт, примыкал вначале к парнасцам (печатался в сб. «Современный Парнас»), позднее стал одним из вождей символистов. Вместо описательной позитивной поэзии парнасцев, учитывавшей гл. обр. восприятие на основе чувственных ощущений, М. выдвигал внутреннее духовное постижение мира в плоскости идеалистической философии Фихте, Шеллинга и др. По М. поэзия не «показывает» (парнасский лозунг «faire voir»), а внушает. Видимый покров явлений лишь внешняя преходящая их сторона. Свое интуитивное познание поэт выражает символически. Символ М. понимает как систему аналогий (см. «Демон аналогии» — «Demon de l?analogie», «Поэмы в прозе» — «Poemes en prose»).
В книге Юрэ «Анкета о литературной эволюции» [1891] М. так определяет характерные особенности символической поэзии:

«Парнасцы трактуют свои системы наподобие старых философов и риторов, изображая вещи прямо. Я думаю, что нужно, напротив, чтобы был лишь намек. Созерцание вещей — песня, т. к. образ проистекает из грез, ими возбужденных. Парнасцы же берут вещь целиком и показывают ее, отчего им недостает тайны; они лишают дух восхитительной радости — сознавать, что он творит. Назвать предмет — значит уничтожить три четверти наслаждения поэмой, состоящего в счастье понемногу угадывать, внушать — вот в чем мечта. В совершенном применении этой тайны и состоит символ: вызывать мало-по-малу предмет, чтобы показать состояние души, или, наоборот, выбирать предмет и извлекать из него путем последовательных разгадок душевное состояние».

Зачастую символ у М. — рационализированная эмоция. Отсюда доходящая до жеманства искусственность поэта. Отсюда же и естественное преобладание метафоры в его стиле. Субъективная лирика М. — тематически неопределенная, зыбкая, с основными мотивами одиночества и скорби [в первом периоде творчества значителен бодлеровский мотив отчаяния («Les fenetres» — «Окна», «L?azur» — «Лазурь», «La guignon» — «Неудача»)] — дана поэтом не как непосредственное выражение чувств, а в ряде иносказаний, подлежащих раскрытию. Характерно в этом отношении стихотворение «Лебедь» (Le cygne):

О, лебедь прошлых дней, ты помнишь: это ты,
Но тщетно, царственный, ты борешься с пустыней:
Уже блестит зима безжизненных уныний,
А стран, где жить тебе, не создали мечты.

[bydda-krishna.livejournal.com]

На самом деле Малларме был подлинным гением Слова.
И до сих звучащие в его адрес обвинения в "жеманности", "искусственности", "книжности" - это лишь свидетельства невежства тех, кто их высказывает.