Вершины мировой поэзии. Артюр Рембо

вторник, 20 октября 2009 года, 09.27

Наталья Нехлебова  Артюр Рембо: практика ясновидения

20 октября 1854 года родился поэт Артюр Рембо

Он прожил 37 лет. Большую часть своей короткой жизни был нищим, голодным, замерзающим бродягой. Из Франции пешком и без денег уходил в Италию, Германию, Бельгию. Перешёл через снежные Альпы. А умирая, просил сестру только об одном: купить ему билет в Эфиопию. Подробнее

                                       Первый вечер

                        Она была полураздета,
                        И со двора нескромный вяз
                        В окно стучался без ответа
                        Вблизи от нас, вблизи от нас.

                        На стул высокий сев небрежно,
                        Она сплетала пальцы рук,
                        И легкий трепет ножки нежной
                        Я видел вдруг, я видел вдруг.

                        И видел, как шальной и зыбкий
                        Луч кружит, кружит мотыльком
                        В ее глазах, в ее улыбке,
                        На грудь садится к ней тайком.

                        Тут на ее лодыжке тонкой
                        Я поцелуй запечатлел,
                        В ответ мне рассмеялась звонко,
                        И смех был резок и несмел.

                        Пугливо ноги под рубашку
                        Укрылись: "Как это назвать?"
                        И словно за свою промашку
                        Хотела смехом наказать.

                        Припас другую я уловку!
                        Губами чуть коснулся глаз;
                        Назад откинула головку:
                        "Так, сударь, лучше... Но сейчас

                        Тебе сказать мне что-то надо..."
                        Я в грудь ее поцеловал,
                        И тихий смех мне был наградой,
                        Добра мне этот смех желал...

                        Она была полураздета,
                        И со двора нескромный вяз
                        В окно стучался без ответа
                        Вблизи от нас, вблизи от нас.


                                  
                                               Пьяный корабль

                  В то время как я плыл вниз по речным потокам,
                  Остались навсегда мои матросы там,
                  Где краснокожие напали ненароком
                  И пригвоздили их к раскрашенным столбам.

                  Мне дела не было до прочих экипажей
                  С английским хлопком их, с фламандским их зерном.
                  О криках и резне не вспоминая даже,
                  Я плыл, куда хотел, теченьями влеком.

                  Средь всплесков яростных стихии одичалой
                  Я был, как детский мозг, глух ко всему вокруг.
                  Лишь полуостровам, сорвавшимся с причала,
                  Такая кутерьма могла присниться вдруг.

                  Мой пробужденья час благословляли грозы,
                  Я легче пробки в пляс пускался на волнах,
                  С чьей влагою навек слились людские слезы,
                  И не было во мне тоски о маяках.

                  Сладка, как для детей плоть яблок терпко-кислых,
                  Зеленая вода проникла в корпус мой
                  И смыла пятна вин и рвоту; снасть повисла,
                  И был оторван руль играющей волной.

                  С тех пор купался я в Поэме океана,
                  Средь млечности ее, средь отблесков светил
                  И пожирающих синь неба неустанно
                  Глубин, где мысль свою утопленник сокрыл;

                  Где, в свой окрасив цвет голубизны раздолье,
                  И бред, и мерный ритм при свете дня вдали,
                  Огромней наших лир, сильнее алкоголя,
                  Таится горькое брожение любви.

                  Я знаю рвущееся небо, и глубины,
                  И смерчи, и бурун, я знаю ночи тьму,
                  И зори трепетнее стаи голубиной,
                  И то, что не дано увидеть никому.

                  Я видел, как всплывал в мистическом дурмане
                  Диск солнца, озарив застывших скал черты.
                  Как, уподобившись актерам в древней драме,
                  Метались толпы волн и разевали рты.

                  Я грезил о ночах в снегу, о поцелуях,
                  Поднявшихся к глазам морей из глубины,
                  О вечно льющихся неповторимых струях,
                  О пенье фосфора в плену голубизны.

                  Я месяцами плыл за бурями, что схожи
                  С истерикою стад коровьих, и ничуть
                  Не думал, что нога Пречистой Девы может,
                  Смиряя океан, ступить ему на грудь.

                  Я направлял свой бег к немыслимым Флоридам,
                  Где перемешаны цветы, глаза пантер,
                  Поводья радуги, и чуждые обидам
                  Подводные стада, и блеск небесных сфер.

                  Болот раскинувшихся видел я броженье,,
                  Где в вершах тростника Левиафан гниет;
                  Средь штиля мертвого могучих волн движенье,
                  Потоком падающий в бездну небосвод.

                  Ртуть солнца, ледники, костров небесных пламя!
                  Заливы, чья вода становится темней,
                  Когда, изъеденный свирепыми клопами,
                  В них погружается клубок гигантских змей.

                  Я детям показать хотел бы рыб поющих,
                  "И золотистых рыб, и трепетных дорад...
                  Крылатость придавал мне ветер вездесущий,
                  Баюкал пенистый, необозримый сад.

                  Порой, уставшему от южных зон и снежных,
                  Моря, чей тихий плач укачивал меня,
                  Букеты мрака мне протягивали нежно,
                  И, словно женщина, вновь оставался я.

                  Почти как остров, на себе влачил я ссоры
                  Птиц светлоглазых, болтовню их и помет.
                  Сквозь путы хрупкие мои, сквозь их узоры
                  Утопленники спать шли задом наперед.

                  Итак, опутанный коричневою пряжей,
                  Корабль, познавший хмель морской воды сполна,
                  Я, чей шальной каркас потом не станут даже
                  Суда ганзейские выуживать со дна;

                  Свободный, весь в дыму, туманами одетый,
                  Я, небо рушивший, как стены, где б нашлись
                  Все эти лакомства, к которым льнут поэты, -
                  Лишайник солнечный, лазоревая слизь;

                  Я, продолжавший путь, когда за мной вдогонку
                  Эскорты черных рыб пускались из глубин,
                  И загонял июль в пылавшую воронку
                  Ультрамарин небес ударами дубин;

                  Я, содрогавшийся, когда в болотной топи
                  Ревела свадьба бегемотов, сея страх, -
                  Скиталец вечный, я тоскую о Европе,
                  О парапетах ее древних и камнях.

                  Архипелаги звезд я видел, видел земли,
                  Чей небосвод открыт пред тем, кто вдаль уплыл...
                  Не в этих ли ночах бездонных, тихо дремля,
                  Ты укрываешься, Расцвет грядущих сил?

                  Но слишком много слез а пролил! Скорбны зори,
                  Свет солнца всюду слеп, везде страшна луна.
                  Пусть мой взорвется киль! Пусть погружусь я в море!
                  Любовью терпкою душа моя пьяна.

                  Коль мне нужна вода Европы, то не волны
                  Ее морей нужны, а лужа, где весной,
                  Присев на корточки, ребенок, грусти полный,
                  Пускает в плаванье кораблик хрупкий свой.

                  Я больше не могу, о воды океана,
                  Вслед за торговыми судами плыть опять,
                  Со спесью вымпелов встречаться постоянно
                  Иль мимо каторжных баркасов проплывать.



                                     Бал повешенных

                         На черной виселице сгинув,
                         Висят и пляшут плясуны,
                         Скелеты пляшут Саладинов
                         И паладинов сатаны.

                  За галстук дергает их Вельзевул и хлещет
                  По лбам изношенной туфлею, чтоб опять
                  Заставить плясунов смиренных и зловещих
                  Под звон рождественский кривляться и плясать.

                  И в пляске сталкиваясь, черные паяцы
                  Сплетеньем ломких рук и стуком грудь о грудь,
                  Забыв, как с девами утехам предаваться,
                  Изображают страсть, в которой дышит жуть.

                  Подмостки велики, и есть где развернуться,
                  Проворны плясуны: усох у них живот.
                  И не поймешь никак, здесь пляшут или бьются?
                  Взбешенный Вельзевул на скрипках струны рвет..

                  Здесь крепки каблуки, подметкам нет износа,
                  Лохмотья кожаные сброшены навек,
                  На остальное же никто не смотрит косо,
                  И шляпу белую надел на черен снег.

                  Плюмажем кажется на голове ворона,
                  Свисает с челюсти разодранный лоскут,
                  Как будто витязи в доспехах из картона
                  Здесь, яростно кружась, сражение ведут.

                  Ура! Вот ветра свист на бал скелетов мчится,
                  Взревела виселица, как орган, и ей
                  Из леса синего ответил вой волчицы,
                  Зажженный горизонт стал адских бездн красней.

                  Эй, ветер, закружи загробных фанфаронов,
                  Чьи пальцы сломаны и к четкам позвонков
                  То устремляются, то прочь летят, их тронув:
                  Здесь вам не монастырь и нет здесь простаков!

                  Здесь пляшет смерть сама... И вот среди разгула
                  Подпрыгнул к небесам взбесившийся скелет:
                  Порывом вихревым его с подмостков сдуло,
                  Но не избавился он от веревки, нет!

                  И чувствуя ее на шее, он схватился
                  Рукою за бедро и, заскрипев сильней,
                  Как шут, вернувшийся в свой балаган, ввалился
                  На бал повешенных, на бал под стук костей.

                         На черной виселице сгинув,
                         Висят и пляшут плясуны,
                         Скелеты пляшут Саладинов
                         И паладинов сатаны.


В книге рассказывается о жизни известного поэта второй половины XIX века Артюра Рембо - одного из основоположников французского символизма. В его творчестве отразился мятежный дух эпохи, когда рушились привычные устои, понятия, образы. Душа поэта явилась полем непримиримой битвы: безудержный романтик, страстный путешественник и искатель приключений старался победить упрямого стяжателя, жаждавшего славы и денег. В этой борьбе рождался необыкновенно яркий поэтический язык Рембо, затрагивавший сильные чувства, заключивший в себе "все запахи, звуки, цвета". К достоинствам книги следует отнести несомненно удачный перевод с французского, сделанный известным поэтом Бенедиктом Лившицем
Французский поэт, один из родоначальников символизма, классик мировой литературы.

---

Жан-Никола-Артюр Рембо родился 20 октября 1854 года в городке Шарлевиль (департамент Арденн, Франция). Рос без отца и с детства находился под деспотическим гнетом матери. Несколько раз бежал из материнского дома. Стихи начал писать с конца 60-х годов. Принимает активное участие в Парижской коммуне 1871 года. В это же время знакомится с Полем Верленом, и знакомство вскоре перерастает в дружбу. Вместе, опасаясь преследования за связи с Коммуной, они уезжают в Бельгию, а затем в Англию. В 1873 году в Брюсселе пьяный Верлен выстрелил в друга из револьвера и ранил его в руку. Суд приговорил Верлена к двум годам тюремного заключения. Рембо возвратился к матери. В 1873 году выходитединственная изданная Рембо книга - "Одно лето в аду". По сути это фантастическая исповедь 19-летнего поэта, объясняющая его отказ от поэзии. В 1875 году Рембо по просьбе Верлена, к тому времени уже вышедшего из тюрьмы, встречается с ним в Германии и передает рукописи своих стихотворных циклов - "Последние стихотворения" (1872) и "Озарения" (1872-73). Для Рембо это было символическим прощаниемс поэзией, которая его больше не удовлетворяла. Издать стихотворения Рембо отдельными книгами Верлену не удается, лишь часть стихов он печатает в журнале в цикле своих знаменитых публикаций под названием "Проклятые поэты". Книги выходят только в 1886 и 1891 году, когда Рембо уже полностью отошел от поэзии и живет в Африке, в Эфиопии, где служит в торговой фирме. Цикл "Озарения" оказал значительное влияние на символистское направление в поэзии, сложившееся в 80-е годы, и породил новый поэтический жанр - стихотворение в прозе. После 1875 года скитается по Европе, надеясь заработать денег, чтобы уехать на Восток. Летом 1876 года он, завербовавшись в голландские войска, попадает на Яву, дезертирует, нанимается на английское судно и вновь возвращается в материнский дом. Мытарства его не кончаются - вновь он скитается по Европе, добирается до Кипра, плывет в Египет, устраивается служащим в торговую фирму, перебирается в Эфиопию. 10 лет он живет в Африке, весной 1891 года из-за болезни ноги возвращается во Францию. 10 ноября 1891 года поэт умирает в возрасте 37 лет.