byddha_krishna1958

"Осенью, когда падают листья и дует ветер со Святокрестной горы, часто звучит в печных трубах тихая мелодия, тонкая, как волос, и печальная, как мир. Даже дети порой слышат её и спрашивают: "Мама, а кто там играет?" И матери отвечают: "Спи, детка. Это - мёртвый скрипач".

Исаак Башевис ЗИНГЕР

МЁРТВЫЙ СКРИПАЧ

В местечке Шидловцы, что между Радомом и Кельце и совсем недалеко от Святокрестной горы, жил человек по имени Реб Шефтель Венгровер. Реб Шефтель считался купцом зерна, но всеми делами занималась его жена Зися Фейге. Она покупала пшеницу, кукурузу, ячмень и гречку у окрестных помещиков и крестьян и отправляла в Варшаву, а часть зерна отдавала здесь же на мельницу и продавала муку лавкам и пекарням. Был у неё склад, и был подручный Залкинд, помогавший ей в делах и повсюду, где нужна мужская рука. Он таскал мешки, смотрел за лошадьми и был за кучера, когда нужно было съездить на ярмарку или посетить помещичью усадьбу.

А Реб Шефтель считал, что нет на свете ничего важнее Торы. Он вставал рано утром и шёл в синагогу, где углублялся в Гемару, Примечания и толкования, Мидраш и Зогар, а по вечерам читал поучения из Мидраша в Обществе Мишны. Ещё Реб Шефтель уделял время делам общины и был одним из самых истовых радзиминских хасидов.

Ростом он был с вершок, но отрастил бороду, какой не было ни в Шидловцах, ни во всей округе: тянулась она у него до колен и была всех цветов - от рыжего до соломенного. На Тише-беов, когда проказники забрасывают прохожих репьями, борода Реба Шефтеля была сплошь покрыта ими. Сперва Зися пыталась вычесать колючки, но муж ей не позволял, потому что вместе с репьями она выдирала волосы, а для мужчины борода - это и знак принадлежности к еврейству, и напоминание о том, что сотворён он по образу и подобию Бога. Поэтому репьи сидели у него в бороде, пока сами не выпадали. Реб Шефтель не подкручивал себе пейсы, считая этот обычай фривольностью, и опускались они у него до самых плеч. На носу у него вырос пучок волос, а когда он читал, то курил длинную трубку.

Стоя в синагоге у аналоя в талесе и с филактериями, Реб Шефтель вполне мог сойти за древнего пророка. Лоб его был высок, а взгляд из-под густых бровей проницателен, как у учёного мужа, и притом кроток и исполнен страха Божия. Реб Шефтель налагал на себя самые разные запреты. Он не пил молока, если сам не присутствовал при дойке, ел мясо только по субботам и по праздникам и то, если сам лично заранее осмотрел нож резника. Рассказывали, что накануне Пасхи он велел обуть кота в носочки, чтобы тот не занёс в дом и крошки мацы. Каждый день он вставал на полуночную молитву. Говорили ещё, что хотя он и унаследовал зерновое дело от отца и деда, сам не мог бы отличить ржи от пшеницы.

Зися была на голову выше мужа и в молодости слыла красавицей. Помещики, продававшие ей зерно, осыпали её комплиментами, но порядочная еврейка времени на пустые разговоры не тратит. Она любила мужа и почитала за честь помогать ему в служении Всевышнему. Родила она девятерых детей, но выжили из них лишь трое: сын Едида, который сейчас жил у тестя в Варшаве, Цадок Мейер, который был ещё мальчиком и ходил в школу, и взрослая дочка Либе Ентл. Либе была уже однажды помолвлена, но её жених Озер как раз перед свадьбой простудился и умер. Говорили, что была у него золотая голова, и прочили ему стать большим учёным. Отец его был старейшиной общины в Ополе. Хотя Либе видела своего жениха только раз, когда подписывала договор при помолвке, услышав страшную весть, она горько рыдала. И тут же оказалась в осаде других искателей её руки, потому была уже взрослой девушкой семнадцати лет, но мать думала, что после такого несчастья ей лучше не спешить.

Жених Либе Ентл, Озер, покинул сей мир сразу после Пасхи, а сейчас уже настал месяц хешван. После праздника Суккот обычно начинаются дожди и снег, но эта осень выдалась мягкой. Светило солнышко и голубело небо, словно после Троицы. В полях пошли в рост злаки, а из-за этого, жаловались крестьяне, мог погибнуть будущий урожай. Ещё народ боялся, что от тёплой погоды начнётся мор. Тем временем, цена на зерно поднялась на три гроша за пуд, и Зися Фейге оказалась с большой прибылью. Как было заведено между мужем и женой, она раз в неделю в субботу вечером говорила Ребу Шефтелю о недельных доходах, и он тут же снимал долю: на школу, на молельню, на подновление священных книг, на убогих в доме призрения и нищих бродяг. В милости всегда есть нужда.

Зися держала служанку, да и сама умела за домом смотреть, а потому дочке незачем было заниматься хозяйством. Была у Либе своя комната, где она часто сидела одна и читала книги. А из письмовника выписывала письма. Когда же она перечитала все рассказы, то стала брать тайком книги из шкафа своего отца. Ещё она славно шила и вышивала. И наряжаться любила. От матери она унаследовала красу и стать, а от отца - огненные волосы. Как и борода у отца, волосы у неё были длинные - до пояса. После несчастья с женихом лицо её, всегда бледное, стало ещё бледнее и тоньше. Глаза же у неё были зелены.

Реб Шефтель дочки своей почти не замечал: только молил Господа послать ей доброго мужа. Но мать видела, что растёт она, как дикая трава в поле. Голова её была полна вздором и мечтаниями. Нельзя было при ней даже упомянуть в разговоре селёдку или редиску. Она отворачивала глаза от забитой птицы и от мяса на кухонной доске или в лотке для замочки. А если в каше ей попадалась мушка, то она уже весь день есть ничего не могла.

Подруг у неё Шидловцах не было. Она говорила, что все девицы в местечке простые и необразованные, а как выйдут замуж, то совсем перестают за собой следить. Она, если предстояло ей выйти на люди, день до этого ничего не ела, чтобы её не стошнило. Хотя она была красива, умна и образована, ей вечно казалось, что люди над ней смеются и показывают на неё пальцами.

Зися много раз хотела потолковать с мужем о бедах их дочери, но всё не осмеливалась отвлечь его от учёных занятий. Да едва ли понял бы он что-то в женских тревогах: всё у него должно было идти по правилу. Пару раз, когда Зися пробовала что-то сказать ему, он только отвечал: "Даст Бог, выйдет она замуж и забудет свои глупости".

Когда случилась беда с её женихом, Либе слегла от горя. Целыми ночами она не могла уснуть, и мать слышала в темноте её сдавленные рыдания. Её всё время мучила жажда: пила воду целыми ковшами, и Зися понять не могла, как в её нутре столько умещается. Будто, избави Господи, пожар в ней бушует и пожирает всё.

Иногда говорила она с матерью совсем как помешанная, и Зися думала, что и вправду лучше бы ей не показываться на людях. Но сколько же такое можно хранить в тайне? По городу уже шептались, что Либе Ентл тронулась. То она играла с кошкой, то вдруг отправлялась гулять по гойской улице, что вела к кладбищу. Если кто-то обращался к ней, она вдруг бледнела и отвечала невпопад. Одни думали, что она оглохла, а другие, что стала заниматься ведовством. Видели в полнолуние, как бродит она по лугу за мостом, наклоняется порой и срывает цветы или травы. Бабы, говоря о ней, сплёвывали, чтобы отвратить нечистую силу. "Несчастная она, невезучая и больная".

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ -
http://zhurnal.lib.ru/c/cherfas_s/fiddler.shtml