byddha_krishna1958

Вольфганг Паален
http://allpainters.ru/paalen-volfgang/34976-beatrice-perdue-volfgang-paalen.html

Исаак Башевис ЗИНГЕР

ПОРТФЕЛЬ

Рассказ

Острая непоседливость считается типично американской болезнью, но я, хоть и урожденный иностранец, тоже стал ее жертвой: иногда попадаешь в такую гонку, что имя свое забудешь (кстати, представлюсь: Кон). Я всегда спешу: даже когда сплю. В ту зиму я работал в газете, писал книги, ездил с лекциями, а еще вел курс литературы в одном университете на Среднем Западе. Хотя приезжал я туда лишь на два дня раз в две недели, я снял там квартиру и поставил телефон. В университете мне дали кабинет, тоже с телефоном. Оба непрерывно звонили, призывая к себе прямо с порога, едва я открывал хоть ту, хоть другую дверь. Профессора хотели со мной познакомиться, их жены приглашали на обед или ужин, студенты теребили с курсовыми, журналистам высокого полета не терпелось взять интервью, члены местной еврейской общины ждали выступления в их центре.

Я по своей натуре никому не могу отказать и поэтому со всеми соглашаюсь. Записная книжка у меня так набита телефонами и именами, что я едва разбираю собственный почерк. Я получаю почту по четырем адресам, и нет ни малейшей возможности разобраться с кипами громоздящихся повсюду бумаг. Люди, занятые такой профессиональной деятельностью, обычно нанимают секретаря, но я никогда не задерживался на одном месте достаточно долго. Кроме того, я совсем не хотел, чтобы кто-то был в курсе моих запутанных отношений с женщинами. За годы долгого холостяцтва у меня набрался целый гарем "бывших" и "возможных". Я всем всё наобещал.

Некоторые из моих пассий были еще молоды, другие - постарше. У одной, увы, развивался рак. Кое-кто успел выйти замуж, иногда даже во второй и в третий раз. Их дочки относились ко мне как к отчиму. От меня ждали поздравлений и подарков ко дню рождения и всяким другим годовщинам. Чаще всего я этим пренебрегал, и по ночам меня мучила совесть. Я часто связывался с ними телепатически, и они, кажется, воспринимали. Телепатия, ясновидение и предчувствия стали заменять мне письма, телефонные звонки и визиты. Я обидел всех, но женщины продолжали осыпать меня любовью. Может быть, потому что - хотя бы в мыслях - я остаюсь им предан. Перед сном я за них молюсь.

И вдруг в феврале у меня выдалась неделя безо всяких обещанных дел. Раввин калифорнийской общины, где я должен был выступать, скоропостижно скончался, и встречу со мной отложили. Узнав об этом, я решил провести свободные дни с Рейзл. Я был у нее в Бронксе накануне всю ночь. Самолет вылетал в полдень, и в шесть утра я был уже на ногах. Ее мать болела и просыпалась поздно. Рейзл приготовила мне завтрак, а когда я к восьми добрался до своего дома, то обнаружил под дверью телеграмму, отменявшую поездку.

Еще утром Рейзл жаловалась: "Когда-то ты проводил со мной по несколько дней, а теперь решил - одна ночь и хватит!"

И вдруг сразу целая неделя!

Прежде всего, я лег на диван, чтобы доспать: мы вернулись из театра уже в час ночи. Телефон звенел, но я не снимал трубку. Мне пришел на ум Исав, продавший свое первородство за чечевичную похлебку: "Вот, я умираю; что мне в этом первородстве?" Такой образ жизни наполнял меня чувством, будто я совершаю медленное убийство. Я достиг точки, когда суеверно не покупал сразу больше пяти лезвий для бритья: купить десять казалось мне вызовом року - ведь у меня мог случиться сердечный приступ или нервный срыв.

В одиннадцать я проснулся таким же измотанным, каким лег. Я осмотрел квартиру: женщине, приходившей ко мне убирать, сделали операцию, и она уехала восстанавливать силы к своей старой матери в Пуэрто-Рико. Жилье выглядело мерзко: книги, журналы, шорты, галстуки, носовые платки валялись повсюду на полу. Стол был захламлен бумагами. Хоть я стремился к аккуратности, но жил в постоянной суматохе, никогда не мог ничего найти, терял счета, засовывал невесть куда ручки и очки, надевал один ботинок и не мог отыскать другой. Однажды я обнаружил, что куда-то задевалось мое кашемировое пальто. Я искал его даже в таких закоулках, где оно и уместиться не могло, но пальто как сквозь землю провалилось. Неужели меня обокрали? Но не было ни малейших признаков, что кто-то забирался в квартиру. И почему вор решил взять только это пальто? Я снова открыл шкаф и увидел пальто среди другой одежды. Может ли рассеянность достигать такой степени, что человек просто слепнет?

Я позвонил Рейзл и сообщил ей радостную весть о своей свободной неделе.

- Сейчас же приезжай! - крикнула она в трубку.

- Нет, лучше ты приезжай ко мне, а к тебе вернемся позже.

- Ты же знаешь, что я не могу оставить маму.

- Хоть на несколько часов.

После долгих препирательств Рейзл согласилась "поехать в город", как она определяла поездку на Манхэттен. За матерью могла присмотреть пожилая соседка. У Леи Хинды было повышенное давление и с десяток других болезней, с которыми она умудрялась оставаться в живых. Она принимала бессчетное количество пилюль и сидела на строжайшей диете. Пережив гетто и концлагеря, она решила дотянуть до девяноста.

Хотя Рейзл обещала приехать через час, я знал, что появится она не раньше, чем через три. Дома она расхаживала полуголая, в стоптанных шлепанцах, но, собираясь "в город", наряжалась в свое лучшее субботнее. Перед уходом из дому она раскладывала все таблетки, которые могли понадобиться матери: сердечные, диуретики, витамины. Лея Хинда понятия не имела, как принимать эти американские лекарства.

Так что у меня было время побриться, принять ванну, может быть, даже просмотреть рукопись. Но от телефона не было ни житья, ни отдыха. Я потерял бритву и четверть часа ее разыскивал. Потом вдруг вспомнил, что уложил ее в чемодан, с которым собирался ехать в Калифорнию. Когда я стал разбирать чемодан, снова зазвенел телефон. Говорила взрослая, прикидываясь ребенком, и я догадался, что это Сарра Пицлер: рак не умерил ее игривости. "Ты знаешь, что твоя Саррочка умерла?"- спросила она по-детски.

Я молчал.

- Почему ты не отвечаешь? Ты боишься мертвых? Мертвые не опасны: их даже нельзя обидеть. Как это прекрасно! - Она повесила трубку.

Трижды прозвенел дверной звонок. Должно быть, Рейзл. Она всегда приносила с собой смятение, нервное напряжение жизни в гетто, тайных переходов через границы, обитания в лагере для перемещенных лиц. Она была светловолосой, голубоглазой, стройной, и в свои сорок выглядела двадцатилетней девушкой. Ее, модистку по профессии, часто приглашали стать моделью. Она совсем не знала английского, а в гетто пристрастилась к выпивке.

Едва закрыв дверь, она закричала: "Никогда больше в подземке не поеду! Лучше сдохну!"

- Что случилось?

- Какой-то подонок привязался ко мне. Говорю ему: "Отвали, мистер, я английский не понимать". А он всё лезет, пьяный как свинья, и морда разбойника. Я вышла, а он за мной. Боже ты мой! Думала - сейчас нож вытащит.

- Платье на тебе очень занятное, так что...

- Ты еще его защищаешь? Ты всегда с моими врагами! Мог бы стать адвокатом Гитлера! Только это очень простое платье, я купила материал за доллар на лоскутном прилавке... Я спички забыла, курить хочу.

Я принес спички.

Она затянулась, выпустила облачко дыма и сказала:

- Мне нужно выпить.

- Прямо с утра?

- Дай мне бренди. Я тут принесла тебе кое-что на обед.

Только сейчас я заметил, что она пришла с корзинкой. Сколько я просил ее не таскать мне еды! На ее блюда сбегались тараканы и мыши. Но она всё делала по-своему, и плевать хотела на мои предупреждения, что от курения и спиртного ее стошнит. Она выкуривала по три пачки в день и дымила даже среди ночи. Я хотел налить ей небольшую рюмку, но она выхватила бутылку у меня из рук, налила полный стакан и проглотила его с поспешностью алкоголика... На мгновение лицо ее странно исказилось, но сразу повеселело.

Хотя она принесла еду на двоих, мне пришлось съесть почти всё самому: пищей для Рейзл были сигареты и спиртное. Она готовила блюда, которым научилась еще в своем местечке: картофельную запеканку-кугель, кашу с грибами и чернослив на десерт. Пока я ел, она жаловалась: "Я и мечтать не могла о такой еде в гетто. Мы все молились о кусочке черствого хлеба. Я видела, как два еврея сцепились из-за заплесневелой корки: немцы выпороли обоих за нарушение порядка. Где был тогда твой Бог, о котором ты всё пишешь? Он не Бог, а убийца! Вешать надо тех, кто о нем слюни распускает!

- Так ты хочешь отправить меня на виселицу?

- Нет, не тебя, мой хороший! На тебя надо просто надеть намордник. Ты ведь сам не понимаешь, что несешь - как годовалый ребенок без смысла. Разве может ребенок, который еще не научился ходить, писать книги о чуде? Дело в том, что это не ты сам пишешь: бес в тебя вселился, это он - писатель. Ешь мою картошечку до последней крошечки, а то я уйду домой, и ты меня больше никогда не увидишь. Налей мне еще.

- Больше ни капли, хоть становись на голову!

- Да брось! Я хочу забыть об этом вонючем мире хоть на несколько секунд. Кого ты пригласил в театр на "Турецкую свадьбу?"

- Никого.

- Ты ведь писал в своем обзоре о какой-то спутнице.

- Просто такой у меня стиль.
ДАЛЕЕ ЧИТАТЬ ЗДЕСЬ
http://zhurnal.lib.ru/c/cherfas_s/briefcase.shtml