byddha_krishna1958

Из истории мировой поэзии.
Не могу сказать, что этот поэт близок мне лично и как то соответствует моему настроению, но то, что он - явление в мировой поэзии - это факт.

Морис Роллина. Неврозы: Книга стихотворений/ Пер. с франц.
– М.: Водолей, 2012.

Издание стихотворений мало переводимого у нас одного из первых французских символистов Мориса Роллина (1864–1903), которого назвали певцом ужасов и сельской природы. «Неврозы» – главная книга Роллина, после выхода которой его друг и коллега по перу Барбе д’Оревильи выразился так: «Надо признать, что у нас появился еще один современный поэт». На русском языке «Неврозы», включающие более 200 стихотворений, впервые, как утверждают издатели, выходят только сейчас: «Порядок сей ненарушим:/ Плюя на века скоротечность,/ Мы, мошки юные, жужжим/ И силимся постигнуть вечность./ Страстей послушный ученик,/ Несется тело в круговерти,/ И гнется мыслящий тростник/ До самой смерти...»

Подробнее: http://exlibris.ng.ru/five/2012-06-14/1_5books.html

Морис Роллина Змеи, 111-е.

(Перевод с французского).

Посвящено Фернану Икр*.

Нередко встретишь змей на позабытой тропке.

Когда они ползут от нас невдалеке,

видны их позвонки - как чётки на шнурке.

Немало змей у рек, в местах, где поймы топки.

Лишь вынырнет змея в траве, не то в камнях,

так сразу поразит своим нездешним блеском:

змеиные глаза, без век, в прицеле резком,

способны нам внушить неодолимый страх.

В том взгляде - колдовство. Тот взгляд - острее стали.

Он всем, кто послабей, велит оцепенеть.

Для птиц змеиный взор опаснее, чем сеть.

и женщины под ним, случалось, умирали.

Змея - страшна, как Смерть, дивна - как Сатана.

Им символом служа, их знаком, их эмблемой,

она не может стать простой абстрактной схемой.

Реальная, она - как тайный дух - грозна.

Для злых преступных дел, что держатся в секрете,

часть зелени земной - лихой её отряд -

растит, не суетясь, различный скверный яд.

Змея ж разносит ту отраву по планете.

Откосы, рвы, кусты, леса, зелёный луг

нас радуют весной обилием цветенья,

а в вересках нас всех приводят в изумленье

волшебные цвета кишащих там гадюк.

Их кожа - фейерверк, сияние огней,

неукротимый блеск, цветные переливы.

Заснувшие в тени гадюки так красивы,

как длинные клинки в оправе из камней.

Они живут в лугах, в глуши лесных углов,

на россыпях камней, в сплетеньях ежевики

И в дебрях, что на вид таинственны и дики,

им любо обвивать подножия стволов.

А в джунглях южных стран, где водятся питоны,

и небо - как костёр, полбуйвола сожрав -

потешив хищный нрав, какой-нибудь удав,

лелеет в сытом сне объёмистое лоно.

Зимой гадюки там, куда загнал мороз.

Кто как: лежат в дупле, как мрамор каменея;

во тьме подземных нор сплетаются теснее,

свиваются в кольцо, забравшись под навоз.

Но с выходом земли из снегового плена,

змея опять снуёт в привычной ей среде,

спешит в сырой овраг, спускается к воде

и вновь, как буйный плющ, взбирается на стены.

Взбодрённая теплом, блуждая наугад

среди любых красот природы, как по саду,

змея, весьма ценя весеннюю отраду,

всё ищет, где бы ей скорее впрыснуть яд.

Она ползёт в траве, в камнях, по перелеску,

подставив под лучи озябшие бока.

Ей хочется напасть тайком, исподтишка,

а солнце чешую доводит ей до блеску.

В погожий день, когда весь воздух напоён

обилием тепла и звуков незнакомых,

змея, дремля, следит за треском насекомых

и, если спит, то сны длинны, как детский сон.

А, пробудясь, она - как северная вьюга -

бросается стремглав и, приоткрывши пасть,

кусает хоть кого, кто побудил напасть,

и так при том свистит, что сдохнешь от испуга.

Но всё же о змее судить мне нелегко.

Как сменится настрой, так нет в змее угрозы.

Ей по сердцу земля, и свет, и запах розы.

Привыкла всех травить, а любит молоко.

Есть змеи, что меня пленили дивной статью.

От танцев этих змей кружится голова.

Они, под звуки флейт, колышутся едва.

О, если б я их мог избавить от заклятья !

Пленяясь плеском струй и плясками теней,

свыкаясь с волшебством в фонтанных интерьерах,

я вижу - будто сон: укрытую в пещерах

волнующую страсть - любовь очковых змей.

Перевод Владимир Корман

http://zhurnal.lib.ru/k/korman_w_m/rollinat-10.shtml
БИБЛИОТЕКА

Я приходил туда, как в заповедный лес:
Тринадцать старых ламп, железных и овальных,
Там проливали блеск мерцаний погребальных
На вековую пыль забвенья и чудес.

Тревоги тайные мой бедный ум гвоздили,
Казалось, целый мир заснул иль опустел;
Там стали креслами тринадцать мертвых тел.
Тринадцать желтых лиц со стен за мной следили.

Оттуда, помню, раз в оконный переплет
Я видел лешего причудливый полет,
Он извивался весь в усильях бесполезных:

И содрогнулась мысль, почуяв тяжкий плен, —
И пробили часы тринадцать раз железных
Средь запустения проклятых этих стен.

ЧУДОВИЩЕ

Вот перед зеркалом, в него кидая взгляды,
Сдирает женщина затейливый парик,
И череп, как лимон желтеющий, возник
Из мертвых локонов, весь жирный от помады.

Под лампой яркою освобождая рот
От пары челюстей (они слюной покрыты)
И глаз фарфоровый извлекши из орбиты,
Их с осторожностью в бокал с водой кладет.

Нос восковой слущив и пышный бюст из ваты
Сорвав, швыряет их, скрипя, в ларец богатый
И шепчет: «Он меня (вуаль и туалет!)

Нашел хорошенькой, он стиснул мне перчатку!»
И Ева гнусная, обтянутый скелет,
Отвинчивает прочь резиновую пятку.

ПРИЯТЕЛЬ

Одетый в черное, он бледен был лицом,
И речи, как дрова, меж губ его трещали,
В его глазах холодный отблеск стали
Сменялся иногда зловещим багрецом.

Мы драмы мрачные с ним под вечер читали,
Склонялись вместе мы над желтым мертвецом,
Высокомерие улыбки и печали
Сковали вместе нас таинственным кольцом.

Но это черное и гибкое созданье
В конце концов меня приводит в содроганье.
«Ты — дьявол», — у меня сложилось на губах.

Он мигом угадал: "Вам боженька милее,
Так до свидания, живите веселее!
А дьявол вам дарит Неисцелимый Страх"

БОГЕМА

Последний мой приют — сей пошлый макадам,
Где столько лет влачу я старые мозоли
В безумных поисках моей пропавшей доли,
А голод, как клеврет, за мною по пятам.

Твоих, о Вавилон, вертепов блеск и гам
Коробку старую мою не дразнят боле!
Душа там скорчилась от голода и боли,
И черви бледные гнездятся, верно, там.

Я призрак, зябнущий в зловонии отребий,
С которыми сравнял меня завидный жребий,
И даже псов бежит передо мной орда;

Я струпьями покрыт, я стар, я гнил, я — парий.
Но ухмыляюсь я презрительно, когда
Помыслю, что ни с кем не хаживал я в паре.
http://www.argutator.com/t443-topic