ФАННИ БРОН

Февраль 1820 г., Хэмпстед

Моя дорогая Фанни,

Постарайся, чтобы твоя мать не подумала, будто я обижен тем, что ты
написала вчера. По какой-то причине в твоей вчерашней записке было меньше
бесценных слов, чем в предыдущих. Как бы я хотел, чтобы ты по-прежнему
называла меня любимым! Видеть тебя счастливой и радостной - величайшая для
меня отрада, но дай мне верить в то, что мое выздоровление сделает тебя
вдвое счастливее. Мои нервы расстроены, это правда - и, может быть, мне
кажется, что я серьезнее болен, чем оно есть на самом деле, - но даже если
это так, отнесись ко мне снисходительно и порадуй лаской, какой, бывало,
баловала меня раньше в письмах. Моя милая, когда я оглядываюсь на все
страдания и муки, какие я пережил за тебя со дня моего отъезда на остров
Уайт, {1} когда вспоминаю восторг, в каком пребывал порою, и тоску, которою
он сменялся, я не перестаю дивиться Красоте, столь властно меня очаровавшей.
Отослав эту записку, я буду стоять в передней комнате в надежде тебя
увидеть: прошу тебя, выйди на минуту в сад. Какие преграды ставит между мной
и тобой моя болезнь! Даже при хорошем самочувствии мне следует быть больше
философом. Теперь, когда много ночей я провел без сна и покоя, меня стали
тревожить и другие мысли. "Если мне суждено умереть, - думал я, - память обо
мне не внушит моим друзьям гордости - за свою жизнь я не создал ничего
бессмертного, однако я был предан принципу Красоты, заключенной во всех
явлениях, и, будь у меня больше времени, я сумел бы оставить о себе
долговечную память". Мысли, подобные этим, мало тревожили меня, когда я еще
не был болен и всеми фибрами души рвался к тебе; теперь все мои размышления
проникнуты - вправе ли я сказать так о себе? - "последней немощью
благородных умов". {2}
Да благословит тебя бог, любовь моя.
Дж. Китс