byddha_krishna1958 (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
byddha_krishna1958) wrote2012-07-23 04:22 pm
byddha_krishna1958) wrote2012-07-23 04:22 pm
Entry tags:
На вершинах. Чарльз Диккенс и его женщины
Оригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
podosokorskiy в Чарльз Диккенс и его женщины
podosokorskiy в Чарльз Диккенс и его женщиныНекоторые мифы напоминают упрямую русскую игрушку ванька-встанька: сколько их ни опровергай, они увёртываются и возвращаются на свою орбиту. К таким феноменам относится история встречи в июле 1862 года в Лондоне Чарльза Диккенса с Фёдором Достоевским.
Событие вроде вполне традиционное. Английскому классику доводилось не раз встречаться с коллегами из России, где, как он знал, его читают и любят ("от берегов Невы до отдалённых мест в Сибири", — сообщил из Петербурга Иринарх Введенский, переведший на русский роман "Домби и сын"). Чаще других общался с Диккенсом Тургенев. Он трижды присутствовал на его публичных чтениях, испытав "совершенно телячий восторг". А во время встречи в Париже преподнёс ему "Записки охотника" в переводе на французский с надписью: "Чарльзу Диккенсу от одного из его величайших поклонников".
Однако встреча Диккенса и Достоевского в редакции лондонского литературного журнала All the Year Round оказалась принципиально иной. Она была не "протокольной", как мы сказали бы сегодня, а близкой к исповеди. Словно британец, рванув по-русски рубаху на груди, решил выложить гостю всю правду-матку. Вот только Достоевский рассказал об этом почему-то лишь через 16 лет в письме к своему лечащему врачу и другу Степану Яновскому. Диккенс признался, что все хорошие, простые люди в его романах — это те люди, какими он сам хотел бы стать, а злодеи — те, кем он является на самом деле. Он замечает в себе их черты: жестокость, отчуждение от тех, кого он должен был бы любить, приступы беспричинной враждебности по отношению к тем, кто слаб и обратился к нему за утешением. "Во мне живут два человека, — сказал Диккенс. — Один испытывает те чувства, которые положено испытывать, а другой — прямо противоположные. С последнего я пишу своих злодеев. А по примеру первого пытаюсь жить".
Процитированный текст в переводе с русского на английский был опубликован в 2002 году в лондонском журнале The Dickensian ("Диккенсиана"). И сразу же породил бурю споров, продолжающихся по сей день. Уж очень отличается этот "автопортрет" от традиционного представления о Диккенсе, подарившем читателям добрые и чистые, как слеза ребёнка, книги.
Происходила ли описанная встреча в действительности или это мистификация? Теоретически беседа двух классиков была возможна. В 1862 году Достоевский действительно приезжал в Лондон, провёл в нём восемь дней и встречался с Герценом, который вполне мог представить его Диккенсу. Британская столица, между прочим, гостю не понравилась. В статье "Зимние заметки о летних впечатлениях" он обозвал Лондон "современным Ваалом". О встрече же с Диккенсом, которого Достоевский высоко ценил, не упомянул.
История, похожая на детектив
Саморазоблачение Диккенса, идущего в британской табели о рангах сразу за Шекспиром, было мгновенно растиражировано. Особый вес этому придало мнение известного диккенсоведа Майкла Слейтера. Выпустив в 2009 году очередную биографию Диккенса, он включил в неё эту сенсацию. Эстафету подхватила Клэр Томалин, мастер литературных биографий. В книге "Жизнь Чарльза Диккенса", изданной в прошлом году, она заявила: "Только в разговоре с таким человеком, как Достоевский, Диккенс мог сбросить маску безгрешности, которую постоянно носил на публике. Это было самое глубокое признание, сделанное Диккенсом о его внутренней жизни". Авторитет этой дамы высок: она вице-президент Королевского литературного общества, основанного в 1820 году Георгом IV. По традиции каждый из 500 его членов вписывает своё имя в официальный реестр подлинным пером Байрона или Диккенса. Какое из них выбрала Клэр, угадать нетрудно.
И всё же тень сомнений оставалась. В канун 200-летнего юбилея Диккенса, под знаком которого в Англии проходит весь нынешний год, авторитетный специалист по английской литературе Майкл Холлингтон решил расставить все точки над i. Он выяснил, что текст письма Достоевского был заимствован автором публикации у некоего научного издания в Казахстане. Адрес неожиданный, но дело происходило в 1987 году, во время горбачёвской "перестройки", когда цензурные оковы ослабли и периферийные издания, случалось, в погоне за сенсациями опережали столичные. Так, запрещённые стихи Пастернака в то время можно было прочесть в "Литературной Грузии", а Мандельштама — в аналогичном армянском издании. Дотошный Холлингтон призвал на помощь лучших русистов из Кембриджа, чтобы отыскать мифический казахский журнал — по одной из версий, речь идёт о Вестнике Академии наук Казахской ССР. Но поиск ничего не дал. Следы окончательно затерялись, когда выяснилось, что автор публикации в журнале The Dickensian (из этических соображений Холлингтон его не назвал) попал в автомобильную аварию. Чистый детектив!
Я бы не стал ворошить эту историю, если бы не прочитал в апрельском номере "Иностранки" за нынешний год статью нашей соотечественницы, журналиста и переводчика Марины Ефимовой, живущей ныне в Нью-Йорке. Без тени сомнения она продолжает утверждать, в том числе в эфире радио "Свобода", что беседа Диккенса с Достоевским — реальность. И тогда, вспомнив о своём изрядно потрёпанном дипломе филолога, я решил провести собственное расследование.
Единственным объяснением, почему Диккенс решился на столь откровенные излияния, считается закрепившаяся за его гостем слава великого психолога. Похоже, Фёдор Михайлович должен был выступить в роли психоаналитика и помочь коллеге справиться с его комплексами. Однако в 1862 году, когда состоялось предполагаемое рандеву, ему ещё предстояло дорасти до оценки, данной скупым на похвалу Владимиром Набоковым, который назвал Достоевского "гениальным исследователем больной человеческой души". Главные его книги "Преступление и наказание", "Братья Карамазовы", "Идиот", "Бесы" были ещё не написаны. К тому же переводить на английский Достоевского в Европе и Америке начали лишь в 80-х годах XIX века. Подозреваю, что к моменту маловероятной встречи с ним Диккенс не держал в руках ни одной его книги. И ещё одна деталь: гость из России владел немецким и французским, но не знал английского. А исповедь, транслируемая через переводчика, — скверный анекдот, как назвал один из своих рассказов Достоевский.
Можно спорить, имела или нет место описанная встреча, однако ясно, что истинный образ Диккенса далёк от его благостного канонического портрета. Если пресловутое письмо и подделка, то её изготовитель находился "в теме" и знал, что личная жизнь писателя далеко отстояла от нравственных норм, проповедуемых его книгами. Давайте же перелистаем некоторые из них.
Самая большая любовь писателя и её изнанка
Наиболее важным событием в жизни 17-летнего Чарльза оказалось увлечение его ровесницей Марией Биднелл, дочерью лондонского банкира. В книгах Диккенса перед читателями предстают две её реинкарнации. В "Дэвиде Копперфилде", любимой книге автора, она оживает в образе трогательно нежной, не желающей взрослеть Доры, которая, к умилению читателей, становится "девочкой-женой" главного героя. Тот влюбился в неё с первой встречи, увидев перед собой существо неземное, фею или сильфиду, ту, которую никто не видит, но о которой все мечтают. В мгновение ока Дэвид погружается в самую бездну любви, ту самую, которая поглотила и сочинителя этой истории.
Но родители реальной девушки Марии Биднелл не пожелали доверить свою дочь Чарльзу, сыну портового кассира, отсидевшего срок в долговой тюрьме. Да и сама девушка относилась к нему спокойно — так, ещё одна фигура в толпе поклонников. В общем, она не очень сопротивлялась, когда родители отправили её учиться в Париж.
А для Чарльза это стало страшным ударом. Он был без ума от Марии и никого в жизни больше так не любил. И вдруг через 24 года Диккенс, ставший знаменитым писателем, обнаружил у себя в кабинете среди груды невскрытых писем конверт, надписанный смутно знакомым почерком. Это была рука Марии!
Почему вдруг она через столько лет пожелала о себе напомнить, осталось загадкой. Но Диккенс, которому только что исполнилось 43 года, пришёл в страшное возбуждение. "Я распечатал Ваше письмо в каком-то трансе, совсем как мой друг Дэвид Копперфилд, когда он был влюблён", — написал он в ответном письме. В течение 12 дней он настрочил подруге юности три длиннющих письма (я прикинул: при переводе на современный счёт каждое послание по 6000—6500 символов на экране компьютера). "Хотя в былые годы, — писал Диккенс, — Вы, вероятно, и не подозревали, как страстно я Вас любил, всё же я надеюсь, Вы нашли в одной из моих книг отражение моего чувства к Вам и в отдельных чёрточках моей Доры, быть может, узнали чёрточки, характерные для Вас в те времена. И, быть может, Вы подумали: а ведь это что-нибудь да значит — быть так горячо любимой!"
Невероятно взволнованный Диккенс подробно изложил Марии хитроумный план свидания, которое он ей назначил: самое удобное, чтобы она пришла в его дом в воскресенье, между тремя и четырьмя часами, когда, кроме него, никого не будет. Но у горничной лучше спросить сначала миссис Диккенс, а уж потом, когда ответят, что её нет, мистера Диккенса. От того, что потом произойдёт, у писателя замирало сердце.
Юношей, пытаясь завоевать сердце Марии, Чарльз прибег к экстравагантному приёму: сочинил стихи, рассказывающие о чувствах, которые вызвала бы у него смерть возлюбленной. Судьба уберегла его от этого испытания, но ныне при встрече с Марией он пережил нечто ещё более страшное. Она позволила себе то, чего делать ни в коем случае нельзя, — она состарилась! В порядке самокритики добавлю от себя: это не лучшее из мужских качеств дожило до наших дней. Полу, незаслуженно именуемому сильным, дряхлеть можно, а слабому — нельзя.
Мария, надо заметить, честно предупредила Диккенса в письме, что время её изменило. Но он не поверил и отомстил ей за пережитое разочарование. В романе "Крошка Доррит" читатели встретились со второй реинкарнацией Марии Биднелл — писатель вывел её в карикатурном обличье Флоры Финчинг. Главный положительный герой книги Артур Клэннем "поднял голову, взглянул на предмет своей былой любви — и в тот же миг всё, что ещё оставалось от этой любви, дрогнуло и рассыпалось в прах". Его экс-возлюбленная, когда-то высокая и стройная, располнела и страдала одышкой. А речь была бессвязной трескотнёй. Она сыпала словами с завидной быстротой и из знаков препинания ограничивалась одними запятыми...
Я бывалый читатель и способен понять, где кончается жизнь и начинается литература. Но меня шокирует самодовольство, с которым Диккенс писал об образе этой несчастной женщины своему доброму знакомому герцогу Девонширскому, меценату и попечителю Кембриджского университета: "Мне как-то пришло в голову, что у всех нас были свои Флоры (моя ещё жива и очень расплылась) и что эту полупечальную, полунасмешливую истину ещё никто не высказал вслух". Он сделал это первым и теперь имел право воскликнуть: "Ай да Диккенс! Ай да молодец!"
В сущности, в изложенном выше сюжете обозначен эскиз личной драмы писателя. В 24 года он женился на Кэтрин Хогарт, хорошенькой черноволосой девушке с голубыми глазами и кротким характером, призванной вытеснить из его памяти первую и самую сильную любовь — Марию Биднелл. А в 43 понял, что жена ему надоела. И Диккенс это не особо скрывал, хотя его жена была дочерью Джорджа Хогарта, редактора "Морнинг кроникл", помогшего будущему писателю приобщиться к журналистике. Он начинал парламентским репортёром- стенографом, что оказалось весьма полезным для его будущих литературных трудов.
В шкафу у автора "Оливера Твиста" водились скелеты
Семейная жизнь Диккенса, который, выражаясь мягко, был не обделён темпераментом, сопровождалась чередой супружеских измен. И это при том, что Кэтрин была почти всегда беременна. Первый ребёнок появился в их доме строго в "конституционный срок" — через девять месяцев. А потом детвора пошла косяком. За 16 лет Кэтрин родила 10 детей, а ведь случались и выкидыши! Один из биографов Диккенса не без упрёка заметил, что она, производя на свет одного ребёнка за другим, всё более замыкалась в своей сонной апатии. А сам писатель, имевший некоторое отношение к детородному конвейеру, считал, что процесс зашёл слишком далеко. Лично ему четверых детей было бы вполне достаточно.
Причины напряжённости, которая всё заметней ощущалась в доме писателя, считавшего семейную жизнь своей этической цитаделью, объясняли по-разному. Бернард Шоу, например, в своей саркастичной манере объявил: "Он возненавидел жену лишь за то, что она не была Чарльзом Диккенсом в юбке". Сам же писатель, обращаясь к своему ближайшему другу Джону Форстеру в апреле 1856 года, доверительно сообщил: "Признаться, я чувствую, что скелет в моём домашнем шкафу причиняет мне всё больше и больше беспокойства". Этот кодовый оборот обозначил проблему, хорошо знакомую его ближайшему другу: нарастающий разлад в семье и новую фигуру, появившуюся в жизни Диккенса. Её звали Эллен Тернан. Тщательно скрываемый роман писателя с этой актрисой, которая была моложе его на 27 лет, всплыл только через 60 лет после его смерти.
Диккенс в юности собирался стать профессиональным актёром, но тяга к литературе победила. Однако, уже став всемирно известным писателем, он охотно и с неизменным успехом выступал на театральных подмостках как актёр и режиссёр. Именно там и пересеклись судьбы его и Эллен Тернан. Имея большой донжуанский опыт, Диккенс тщательно соблюдал конспирацию, но попался на чужой ошибке. В ювелирном магазине, где Диккенс приобрёл браслет для своей молодой любовницы, перепутали адрес и доставили именной презент к нему домой. Реакцию обманутой жены нетрудно понять. Но Диккенс сам перешёл в наступление; заявил, что это его правило — делать подарки молодым актрисам, занятым в любительских спектаклях. Кэтрин же, вскрыв чужой презент, проявила бестактность и должна теперь отправиться к мисс Тернан, чтобы лично доставить предназначенный ей подарок и принести извинения.
Покорная жена плача надевала шляпку в спальной, когда мимо проходила её дочь Кейт. Узнав, что происходит, она пришла в бешенство и объявила: "Никуда ты не поедешь!" Однако Кэтрин всё же выполнила требование мужа.
И всё же это стало концом брака. Развода не было, но после сложных переговоров было принято решение о раздельном проживании супругов.
Роковым днём для писателя стало 8 июня 1870 года. С утра и до середины дня он работал над третьей главой романа "Тайна Эдвина Друда" в загородном поместье в Гэдсхилле. Вечером, встав из-за обеденного стола, он неожиданно потерял сознание. Последними в его жизни словами стала незаконченная фраза "На землю...".
Единственной из близких людей в этот день в доме оказалась младшая сестра Кэтрин — Джорджина. В семье Диккенса она поселилась в 16 лет и осела в ней навсегда. Умная, деловитая и фанатично преданная Диккенсу, она в последние годы, по сути, заняла место Кэтрин в качестве хозяйки дома и как его доверенное лицо. Во всех конфликтных ситуациях свояченица безоговорочно поддерживала Диккенса. Некоторые особенно бдительные наблюдатели подозревали её в любовной связи с писателем. Но он привёл её к врачу, и тот засвидетельствовал: она девственница.
По вызову Джорджины в Гэдсхилл приехали дочери писателя, сын Чарльз, Кэтрин Диккенс, Джон Форстер, написавший первую биографию своего друга, и Эллен Тернан.
На следующий день, не приходя в сознание, Диккенс скончался от кровоизлияния в мозг. Похоронен он в Уголке поэтов Вестминстерского аббатства в Лондоне.
Писатель, состояние которого к моменту смерти составило 93 тысячи фунтов стерлингов, внёс Эллен Тернан в завещание под первым номером, обеспечив её на всю жизнь и легализовав тем самым её статус. Любопытно, что через несколько лет в 37-летнем возрасте она вышла замуж за педагога, который был младше её на 12 лет.
Валерий Джалагония
http://news.day.az/unusual/345047.html
Событие вроде вполне традиционное. Английскому классику доводилось не раз встречаться с коллегами из России, где, как он знал, его читают и любят ("от берегов Невы до отдалённых мест в Сибири", — сообщил из Петербурга Иринарх Введенский, переведший на русский роман "Домби и сын"). Чаще других общался с Диккенсом Тургенев. Он трижды присутствовал на его публичных чтениях, испытав "совершенно телячий восторг". А во время встречи в Париже преподнёс ему "Записки охотника" в переводе на французский с надписью: "Чарльзу Диккенсу от одного из его величайших поклонников".
Однако встреча Диккенса и Достоевского в редакции лондонского литературного журнала All the Year Round оказалась принципиально иной. Она была не "протокольной", как мы сказали бы сегодня, а близкой к исповеди. Словно британец, рванув по-русски рубаху на груди, решил выложить гостю всю правду-матку. Вот только Достоевский рассказал об этом почему-то лишь через 16 лет в письме к своему лечащему врачу и другу Степану Яновскому. Диккенс признался, что все хорошие, простые люди в его романах — это те люди, какими он сам хотел бы стать, а злодеи — те, кем он является на самом деле. Он замечает в себе их черты: жестокость, отчуждение от тех, кого он должен был бы любить, приступы беспричинной враждебности по отношению к тем, кто слаб и обратился к нему за утешением. "Во мне живут два человека, — сказал Диккенс. — Один испытывает те чувства, которые положено испытывать, а другой — прямо противоположные. С последнего я пишу своих злодеев. А по примеру первого пытаюсь жить".
Процитированный текст в переводе с русского на английский был опубликован в 2002 году в лондонском журнале The Dickensian ("Диккенсиана"). И сразу же породил бурю споров, продолжающихся по сей день. Уж очень отличается этот "автопортрет" от традиционного представления о Диккенсе, подарившем читателям добрые и чистые, как слеза ребёнка, книги.
Происходила ли описанная встреча в действительности или это мистификация? Теоретически беседа двух классиков была возможна. В 1862 году Достоевский действительно приезжал в Лондон, провёл в нём восемь дней и встречался с Герценом, который вполне мог представить его Диккенсу. Британская столица, между прочим, гостю не понравилась. В статье "Зимние заметки о летних впечатлениях" он обозвал Лондон "современным Ваалом". О встрече же с Диккенсом, которого Достоевский высоко ценил, не упомянул.
История, похожая на детектив
Саморазоблачение Диккенса, идущего в британской табели о рангах сразу за Шекспиром, было мгновенно растиражировано. Особый вес этому придало мнение известного диккенсоведа Майкла Слейтера. Выпустив в 2009 году очередную биографию Диккенса, он включил в неё эту сенсацию. Эстафету подхватила Клэр Томалин, мастер литературных биографий. В книге "Жизнь Чарльза Диккенса", изданной в прошлом году, она заявила: "Только в разговоре с таким человеком, как Достоевский, Диккенс мог сбросить маску безгрешности, которую постоянно носил на публике. Это было самое глубокое признание, сделанное Диккенсом о его внутренней жизни". Авторитет этой дамы высок: она вице-президент Королевского литературного общества, основанного в 1820 году Георгом IV. По традиции каждый из 500 его членов вписывает своё имя в официальный реестр подлинным пером Байрона или Диккенса. Какое из них выбрала Клэр, угадать нетрудно.
И всё же тень сомнений оставалась. В канун 200-летнего юбилея Диккенса, под знаком которого в Англии проходит весь нынешний год, авторитетный специалист по английской литературе Майкл Холлингтон решил расставить все точки над i. Он выяснил, что текст письма Достоевского был заимствован автором публикации у некоего научного издания в Казахстане. Адрес неожиданный, но дело происходило в 1987 году, во время горбачёвской "перестройки", когда цензурные оковы ослабли и периферийные издания, случалось, в погоне за сенсациями опережали столичные. Так, запрещённые стихи Пастернака в то время можно было прочесть в "Литературной Грузии", а Мандельштама — в аналогичном армянском издании. Дотошный Холлингтон призвал на помощь лучших русистов из Кембриджа, чтобы отыскать мифический казахский журнал — по одной из версий, речь идёт о Вестнике Академии наук Казахской ССР. Но поиск ничего не дал. Следы окончательно затерялись, когда выяснилось, что автор публикации в журнале The Dickensian (из этических соображений Холлингтон его не назвал) попал в автомобильную аварию. Чистый детектив!
Я бы не стал ворошить эту историю, если бы не прочитал в апрельском номере "Иностранки" за нынешний год статью нашей соотечественницы, журналиста и переводчика Марины Ефимовой, живущей ныне в Нью-Йорке. Без тени сомнения она продолжает утверждать, в том числе в эфире радио "Свобода", что беседа Диккенса с Достоевским — реальность. И тогда, вспомнив о своём изрядно потрёпанном дипломе филолога, я решил провести собственное расследование.
Единственным объяснением, почему Диккенс решился на столь откровенные излияния, считается закрепившаяся за его гостем слава великого психолога. Похоже, Фёдор Михайлович должен был выступить в роли психоаналитика и помочь коллеге справиться с его комплексами. Однако в 1862 году, когда состоялось предполагаемое рандеву, ему ещё предстояло дорасти до оценки, данной скупым на похвалу Владимиром Набоковым, который назвал Достоевского "гениальным исследователем больной человеческой души". Главные его книги "Преступление и наказание", "Братья Карамазовы", "Идиот", "Бесы" были ещё не написаны. К тому же переводить на английский Достоевского в Европе и Америке начали лишь в 80-х годах XIX века. Подозреваю, что к моменту маловероятной встречи с ним Диккенс не держал в руках ни одной его книги. И ещё одна деталь: гость из России владел немецким и французским, но не знал английского. А исповедь, транслируемая через переводчика, — скверный анекдот, как назвал один из своих рассказов Достоевский.
Можно спорить, имела или нет место описанная встреча, однако ясно, что истинный образ Диккенса далёк от его благостного канонического портрета. Если пресловутое письмо и подделка, то её изготовитель находился "в теме" и знал, что личная жизнь писателя далеко отстояла от нравственных норм, проповедуемых его книгами. Давайте же перелистаем некоторые из них.
Самая большая любовь писателя и её изнанка
Наиболее важным событием в жизни 17-летнего Чарльза оказалось увлечение его ровесницей Марией Биднелл, дочерью лондонского банкира. В книгах Диккенса перед читателями предстают две её реинкарнации. В "Дэвиде Копперфилде", любимой книге автора, она оживает в образе трогательно нежной, не желающей взрослеть Доры, которая, к умилению читателей, становится "девочкой-женой" главного героя. Тот влюбился в неё с первой встречи, увидев перед собой существо неземное, фею или сильфиду, ту, которую никто не видит, но о которой все мечтают. В мгновение ока Дэвид погружается в самую бездну любви, ту самую, которая поглотила и сочинителя этой истории.
Но родители реальной девушки Марии Биднелл не пожелали доверить свою дочь Чарльзу, сыну портового кассира, отсидевшего срок в долговой тюрьме. Да и сама девушка относилась к нему спокойно — так, ещё одна фигура в толпе поклонников. В общем, она не очень сопротивлялась, когда родители отправили её учиться в Париж.
А для Чарльза это стало страшным ударом. Он был без ума от Марии и никого в жизни больше так не любил. И вдруг через 24 года Диккенс, ставший знаменитым писателем, обнаружил у себя в кабинете среди груды невскрытых писем конверт, надписанный смутно знакомым почерком. Это была рука Марии!
Почему вдруг она через столько лет пожелала о себе напомнить, осталось загадкой. Но Диккенс, которому только что исполнилось 43 года, пришёл в страшное возбуждение. "Я распечатал Ваше письмо в каком-то трансе, совсем как мой друг Дэвид Копперфилд, когда он был влюблён", — написал он в ответном письме. В течение 12 дней он настрочил подруге юности три длиннющих письма (я прикинул: при переводе на современный счёт каждое послание по 6000—6500 символов на экране компьютера). "Хотя в былые годы, — писал Диккенс, — Вы, вероятно, и не подозревали, как страстно я Вас любил, всё же я надеюсь, Вы нашли в одной из моих книг отражение моего чувства к Вам и в отдельных чёрточках моей Доры, быть может, узнали чёрточки, характерные для Вас в те времена. И, быть может, Вы подумали: а ведь это что-нибудь да значит — быть так горячо любимой!"
Невероятно взволнованный Диккенс подробно изложил Марии хитроумный план свидания, которое он ей назначил: самое удобное, чтобы она пришла в его дом в воскресенье, между тремя и четырьмя часами, когда, кроме него, никого не будет. Но у горничной лучше спросить сначала миссис Диккенс, а уж потом, когда ответят, что её нет, мистера Диккенса. От того, что потом произойдёт, у писателя замирало сердце.
Юношей, пытаясь завоевать сердце Марии, Чарльз прибег к экстравагантному приёму: сочинил стихи, рассказывающие о чувствах, которые вызвала бы у него смерть возлюбленной. Судьба уберегла его от этого испытания, но ныне при встрече с Марией он пережил нечто ещё более страшное. Она позволила себе то, чего делать ни в коем случае нельзя, — она состарилась! В порядке самокритики добавлю от себя: это не лучшее из мужских качеств дожило до наших дней. Полу, незаслуженно именуемому сильным, дряхлеть можно, а слабому — нельзя.
Мария, надо заметить, честно предупредила Диккенса в письме, что время её изменило. Но он не поверил и отомстил ей за пережитое разочарование. В романе "Крошка Доррит" читатели встретились со второй реинкарнацией Марии Биднелл — писатель вывел её в карикатурном обличье Флоры Финчинг. Главный положительный герой книги Артур Клэннем "поднял голову, взглянул на предмет своей былой любви — и в тот же миг всё, что ещё оставалось от этой любви, дрогнуло и рассыпалось в прах". Его экс-возлюбленная, когда-то высокая и стройная, располнела и страдала одышкой. А речь была бессвязной трескотнёй. Она сыпала словами с завидной быстротой и из знаков препинания ограничивалась одними запятыми...
Я бывалый читатель и способен понять, где кончается жизнь и начинается литература. Но меня шокирует самодовольство, с которым Диккенс писал об образе этой несчастной женщины своему доброму знакомому герцогу Девонширскому, меценату и попечителю Кембриджского университета: "Мне как-то пришло в голову, что у всех нас были свои Флоры (моя ещё жива и очень расплылась) и что эту полупечальную, полунасмешливую истину ещё никто не высказал вслух". Он сделал это первым и теперь имел право воскликнуть: "Ай да Диккенс! Ай да молодец!"
В сущности, в изложенном выше сюжете обозначен эскиз личной драмы писателя. В 24 года он женился на Кэтрин Хогарт, хорошенькой черноволосой девушке с голубыми глазами и кротким характером, призванной вытеснить из его памяти первую и самую сильную любовь — Марию Биднелл. А в 43 понял, что жена ему надоела. И Диккенс это не особо скрывал, хотя его жена была дочерью Джорджа Хогарта, редактора "Морнинг кроникл", помогшего будущему писателю приобщиться к журналистике. Он начинал парламентским репортёром- стенографом, что оказалось весьма полезным для его будущих литературных трудов.
В шкафу у автора "Оливера Твиста" водились скелеты
Семейная жизнь Диккенса, который, выражаясь мягко, был не обделён темпераментом, сопровождалась чередой супружеских измен. И это при том, что Кэтрин была почти всегда беременна. Первый ребёнок появился в их доме строго в "конституционный срок" — через девять месяцев. А потом детвора пошла косяком. За 16 лет Кэтрин родила 10 детей, а ведь случались и выкидыши! Один из биографов Диккенса не без упрёка заметил, что она, производя на свет одного ребёнка за другим, всё более замыкалась в своей сонной апатии. А сам писатель, имевший некоторое отношение к детородному конвейеру, считал, что процесс зашёл слишком далеко. Лично ему четверых детей было бы вполне достаточно.
Причины напряжённости, которая всё заметней ощущалась в доме писателя, считавшего семейную жизнь своей этической цитаделью, объясняли по-разному. Бернард Шоу, например, в своей саркастичной манере объявил: "Он возненавидел жену лишь за то, что она не была Чарльзом Диккенсом в юбке". Сам же писатель, обращаясь к своему ближайшему другу Джону Форстеру в апреле 1856 года, доверительно сообщил: "Признаться, я чувствую, что скелет в моём домашнем шкафу причиняет мне всё больше и больше беспокойства". Этот кодовый оборот обозначил проблему, хорошо знакомую его ближайшему другу: нарастающий разлад в семье и новую фигуру, появившуюся в жизни Диккенса. Её звали Эллен Тернан. Тщательно скрываемый роман писателя с этой актрисой, которая была моложе его на 27 лет, всплыл только через 60 лет после его смерти.
Диккенс в юности собирался стать профессиональным актёром, но тяга к литературе победила. Однако, уже став всемирно известным писателем, он охотно и с неизменным успехом выступал на театральных подмостках как актёр и режиссёр. Именно там и пересеклись судьбы его и Эллен Тернан. Имея большой донжуанский опыт, Диккенс тщательно соблюдал конспирацию, но попался на чужой ошибке. В ювелирном магазине, где Диккенс приобрёл браслет для своей молодой любовницы, перепутали адрес и доставили именной презент к нему домой. Реакцию обманутой жены нетрудно понять. Но Диккенс сам перешёл в наступление; заявил, что это его правило — делать подарки молодым актрисам, занятым в любительских спектаклях. Кэтрин же, вскрыв чужой презент, проявила бестактность и должна теперь отправиться к мисс Тернан, чтобы лично доставить предназначенный ей подарок и принести извинения.
Покорная жена плача надевала шляпку в спальной, когда мимо проходила её дочь Кейт. Узнав, что происходит, она пришла в бешенство и объявила: "Никуда ты не поедешь!" Однако Кэтрин всё же выполнила требование мужа.
И всё же это стало концом брака. Развода не было, но после сложных переговоров было принято решение о раздельном проживании супругов.
Роковым днём для писателя стало 8 июня 1870 года. С утра и до середины дня он работал над третьей главой романа "Тайна Эдвина Друда" в загородном поместье в Гэдсхилле. Вечером, встав из-за обеденного стола, он неожиданно потерял сознание. Последними в его жизни словами стала незаконченная фраза "На землю...".
Единственной из близких людей в этот день в доме оказалась младшая сестра Кэтрин — Джорджина. В семье Диккенса она поселилась в 16 лет и осела в ней навсегда. Умная, деловитая и фанатично преданная Диккенсу, она в последние годы, по сути, заняла место Кэтрин в качестве хозяйки дома и как его доверенное лицо. Во всех конфликтных ситуациях свояченица безоговорочно поддерживала Диккенса. Некоторые особенно бдительные наблюдатели подозревали её в любовной связи с писателем. Но он привёл её к врачу, и тот засвидетельствовал: она девственница.
По вызову Джорджины в Гэдсхилл приехали дочери писателя, сын Чарльз, Кэтрин Диккенс, Джон Форстер, написавший первую биографию своего друга, и Эллен Тернан.
На следующий день, не приходя в сознание, Диккенс скончался от кровоизлияния в мозг. Похоронен он в Уголке поэтов Вестминстерского аббатства в Лондоне.
Писатель, состояние которого к моменту смерти составило 93 тысячи фунтов стерлингов, внёс Эллен Тернан в завещание под первым номером, обеспечив её на всю жизнь и легализовав тем самым её статус. Любопытно, что через несколько лет в 37-летнем возрасте она вышла замуж за педагога, который был младше её на 12 лет.
Валерий Джалагония
http://news.day.az/unusual/345047.html